— Кинешь штаны? — я интересуюсь с тоном смиренного монаха. — А то боюсь, что потянусь за ними и откроется неприглядное зрелище.

Марина тоже обращает внимание на мои руки, взвизгивает и бросается прочь из комнаты. Ей-то хорошо — она в тапочках, а мне приходится со скоростью черепахи делать три шага по направлению к креслу. Как йог вышагиваю по битому стеклу. Всё равно три или четыре осколка впиваются в кожу ступней. Пока надеваю штаны, еще пару раз наступаю на пол. Чертыхаюсь.

— Ты всё там? — доносится из кухни.

— Да всё я, всё! Неси бинт и йод, пока не истёк кровью и не уделал полностью твои замечательные дорожки.

Марина приносит совок с веником и протягивает мне моток ваты с пузырьком йода. Пока она подметает, я обрабатываю раны желто-янтарной жидкостью. Прямо идиллия получилась — она убирает дом, я зашиваю раны. Всё как в средневековье, когда рыцарь вернулся с похода, латает прорехи, а жена суетится по дому.

— Ночью пойдем в поле, там зеркал не будет! — бурчит Марина. — Заодно и побегать попробуешь, а то пока и ходишь с трудом.

— В поле это хорошо, но мне бы домой надо. И так ночь не ночевал, родные забеспокоятся.

— Сегодня днем сходим к соседке, от неё позвонишь. Домой тебе пока нельзя, если тут я с тобой справлюсь, то там ты можешь всех порвать.

Я вытаскиваю из ноги ещё один осколок. Неприятные ощущения.

Днем мы выходим за калитку. Моя «буханочка» умылась утренней росой и по ней стекают вниз темные разводы. Дракон с дома Иваныча провожает нас насмешливым взглядом. Его клыки по размеру похожи на мои, так что я буду знать, где взять запасную челюсть.

На улочке никого не оказывается, поэтому пересуды за спиной Марине не страшны. Мне-то всё равно, а честь девушки может пострадать, если её увидят с другим мужчиной. Если рядом, то целовалась, если держит за ручку, то уже спала — злые языки всегда наготове, только и ждут момента, чтобы вонзиться в жертву.

Возле дома соседки нас встречает скулящий песик. Окрасом похожий на лису, он поджимает короткий хвост и всем своим видом выражает мировую скорбь. Застыв в калиточном проёме, он пытается залаять на нас, но потом его неуверенные ноги несут тощее тельце прочь. Отбежав на приличное расстояние, собачонок всё же тявкает пару раз. Я рычу в ответ, и скулящее ядро припускает прочь по улице.

Добротный дом, выкрашенный синей краской, встречает нас тишиной и каким-то будоражащим запахом. Он влезает в ноздри, манит и тянет к себе, неожиданный и резкий, словно выстрел в тумане, словно гром в феврале, словно… Кровь! Крупные красные шлепки ведут за угол дома.

— Спокойно, Женя, — хрипит Марина. — Следуй за мной, я смогу удержать тебя.

— От чего удержишь? — мой голос тоже вырывается с хрипотцой.

— От непродуманных действий. Нас может потянуть на свежее мясо, так что держи себя в руках.

Как же пахнет… Словно лизнул полозья детских санок холодной зимой, и теперь в воздухе парит запах свежей крови, смешивается с резким ароматом металла. По телу пробегают небольшие разряды тока. Мы проходим по кровавым шлепкам за угол дома, и на чурбачке для колки дров обнаруживаем источник запаха. Обезглавленная курица лежит пернатым рюкзачком рядом с окровавленным топором. Отрубленная голова повернута клювом к нам, полузакрытые пленкой глаза смотрят с укоризной, словно мы виноваты в её смерти.

Но не это привлекает внимание. Красное мясо, жилы, запекшаяся кровь — всё это тянет к себе, призывает вонзить клыки, рвать когтями и упиваться своей силой и могуществом. Жесткая ладонь обжигает кожу на щеке, будто с размаха ударяют резиновой грелкой.

— Не вздумай оборачиваться! Держи себя в руках, — повторяет Марина.

Я громко выдыхаю, сбрасывая наваждение. С огромным трудом отвожу глаза в сторону. Обычный дворик, потемневшие от времени сараечки-пристроечки, туалет смотрит на небо сердечком. И посреди двора топчан…