Впрочем, старик лекарь брал иногда на лечение бродяг, но только ради опытов. Если ему надо было использовать какой-то новый, не опробованный метод лечения, безродный бедняк тут приходился в самый раз. Ведь если лекарство не поможет, а наоборот ухудшит состояние больного – лекарю за его просчёт ничего не будет. Разве что придётся собственными силами сжечь труп.
Если же лекарь новым методом убьёт богатого человека, то ситуация для него будет плачевной. В лучшем случае, его убьют на месте. В худшем, сожгут заживо вместе с телом вельможи.
Признаться, я боялся, что лекарь подобрал меня именно для опытов. Первым порывом было желание сбежать. Особенно когда я огляделся на его территории и увидел, что находилось у него в доме.
В банках на стене плавали в какой-то жиже органы животных, во дворе полно скелетов собак, кошек и крыс, а один череп, подозрительно напоминал человеческий.
– Это обезьяна, – успокоил меня старик. – Значит так, юноша, ты будешь работать моим помощником. Знаю, обо мне в посёлке много всякого судачат. Я тебя взял не для того, чтобы ставить опыты и не для того чтобы съесть, можешь не бояться. Мне нужен постоянный дешёвый работник. Ты ничего не умеешь и это хорошо, я всему обучу тебя так, как это нужно мне. Ты сирота и мал, поэтому на тебя не нужно много еды. Для начала будешь выполнять работу по дому, дальше посмотрим. Ты всё понял?
Я понял всё и успокоился. В конце концов, какая разница? Умру я здесь, или на улице от голода?
Начался новый этап моей жизни.
Старик лекарь, так никогда и не сказал мне своего имени. Не знали его и в посёлке. Обращался я к нему не иначе как господин. Он всегда был хмур и разговаривал нетерпеливо и зло.
– Махеши! Быстро за водой!
– Махеши! Вымой здесь всё!
– Махеши! Покорми пса!
Он выделил мне маленький закуток в сарае, где я мог спать на пучке соломы. Кормил он меня исправно, даже когда сам не ел, обо мне не забывал. Он относился ко мне как к полезному инструменту, который требует ухода. Если нож не точить и бросать где попало, он заржавеет и затупится. Так и я нуждался в регулярной пище и сне, чтобы «не ржавел и не тупился».
Старик никогда меня не бил и не унижал. Он просто был резок и груб. Всё, что требовалось от меня – выполнять его указания и держать рот закрытым, если не поступает прямого вопроса. Я хорошо это усвоил и в течение года научился воспринимать старика как родного, строгого деда.
В мои обязанности входила вся работа по хозяйству. Я стирал ему вещи, готовил еду, таскал воду, подметал. Когда приходили пациенты, старик всегда выгонял меня во двор.
Он принимал их в отдельной комнате своего дома, куда я не имел права заходить. Я очень редко видел лица пациентов, а если и видел, то всегда мельком. Старик скрывал их от меня, он не хотел, чтобы я знал о том, кто, когда и какую болезнь у него лечит. И уж тем более он не хотел, чтобы я видел его умение.
Так в затворничестве прошёл ещё один год моей жизни. Меня по-прежнему всё устраивало, лишь порой становилось скучно. Регулярная еда не может заменить собой общение и игры со сверстниками. А старик был собеседником не важным.
Как-то раз я подметал двор возле сарая, в котором жил. Ко мне неслышно подошёл лекарь и сказал без предисловий:
– Следуй за мной, юноша.
– Да, господин, – ответил я.
Он шёл впереди. Старый, сутулый, с лохматыми седыми волосами, неопрятной бородой, дряблой кожей и вечно хмурым взглядом. В последнее время старик стал опираться на длинную палку, похожую на посох.