В сарае, перед входом в отгороженный угол, где, после отбытия в собственные хоромы, обитал один Лаврин, Дану преградил путь Вавула.
— Боярин, — начал было гончар, какой-то немного взъерошенный, — боярин… — Вавула всегда, когда был не совсем в «своей тарелке», называл Дана боярином.
— Вавула, — перебил гончара Дан, — сколько раз я тебе говорил…
— Дан, — тут же поправился гончар, — ты бы, это, повременил с гостями. Племяниц… — Вавула запнулся на секунду, но тут же продолжил, — у новенького болеет. Не ходить бы тебе туда.
Дан застыл перед рогожей, закрывавшей вход в допрежь свободную обитель старшины художников…
Дан сразу, как только число специалистов одного профиля переваливало за два человека, назначал старших — чтобы эти спецы к нему, Дану, не бегали попусту каждые пять минут и решали мелкие вопросы сами, со старшим. А, учитывая, что мастерская разрасталась, превращаясь медленно, но неотвратимо в маленькую фабрику, и Дану уследить за ее работой было все сложнее, тем более, отлучаясь, при этом, постоянно, по тем или иным делам, именно старшие и выручали его, контролируя, самостоятельно, отдельные участки производства. За гончарным производством присматривал, конечно, Вавула; среди художников старшим был Лаврин, а на печах, само собой разумеется, командовал Семен…
— Ты чего это, Вавула? — спросил Дан. — Запинаться стал, в словах путаться, меня не пускаешь? Да, и вид у тебя… Подвинься-ка, я сам посмотрю… — Дан оттолкнул Вавулу и, сдвинув, закрывающую вход завесу, шагнул в «келью».
На грубом деревянном топчане, на матрасе, набитом соломой, лежал… лежала девчонка! Девчонка, до подбородка укрытая раритетной медвежьей шкурой — во времена оные приобретенной Даном для дополнительного сугрева по ночам. Эту шкуру, вытертую с одного края, но, все равно, хорошо греющую, Дан оставил, в наследство, Лаврину, когда перебирался в свой дом… Девчонка выглядела не старше 12–13 лет и была жутко конопатой, с белесыми ресницами и белыми же бровями. Ее огненно-рыжие волосы, заплетенные в две косы, разметались по разные стороны от головы. Лицо у девчонки было красным и мокрым, рядом с ней суетился Седой Хирви, протирая чистой тряпицей ей лоб и щеки. При виде входящего в жилой угол Дана, чудин встал и уставился на Дана, однако какого-либо смущения, и тем более испуга в его взгляде и близко не было. Словно, все именно так и должно быть.
— Та-акс, — протянул Дан, на мгновение испытав какой-то шок от того, что вместо племянника видит племянницу, — значит это и есть твой племянник, сын твоей сестры… — И добавил: — Интересный, такой, мужичок… Или ты хочешь сказать — это не мужичок?
— Когда бежал от слуг епископа пришлось ее прихватить с собой, — похоже, даже не собираясь оправдываться, обронил чудин. И, не то пояснил — зачем взял сюда девчонку, не то просто констатировал факт: — Вайке подбила глаз сыну фогта… Нельзя было ее оставлять, фогт-управитель руку ей хотел отрубить.
Дану, почему-то, стало интересно, чудин этого фогта убил или нет?
— Седой Хирви, — спросил Дан, — просто так, удовлетвори мое любопытство — ты, естественно, этого фогта убил?
Чудин угрюмо буркнул: — Он бы слуг позвал, если бы я его живым оставил.
— Я так и подумал, — со вздохом, произнес Дан. И продолжил: — Это, конечно, хорошо, что вы с племянницей сбежали от епископа и добрались до Новгорода, притом не только до Новгорода, а аж до самой нашей мастерской… Но мне-то что теперь делать?
— Вайке боевая, — опять, словно это могло как-то решить проблему, произнес Хирви. — Она может и за домом смотреть, и еду готовить, и рыбу сама коптить…
— Ага, — хмыкнул Дан, — здесь, как раз, самое рыбное место… етить-коптить. Ведь, вокруг ее видимо-невидимо… — Но Хирви, абсолютно не обратив внимания на его слова, продолжил: — Только сейчас она немножко заболела и ей нужно несколько дней полежать.
— Немножко заболела, говоришь… — Дан нагнулся к девчонке. Прислушался: — Вроде, ни хрипов, ни трудного дыхания нет… — И мысленно возликовал: — Кажется, воспаления еще нет! — Затем, уже выпрямляясь и оборачиваясь к чудину, жестко, без всяких попыток хоть как-то смягчить тон, приказал… — уж, что-что, а приказывать Дан умел. Психологическое давление на человека и умение командовать было обязательной к изучению дисциплиной — там, где Дан проходил армейскую службу, а, кроме того… У Дана была врожденная способность — если требовалось, мгновенно становиться мрачным и агрессивным «типом», невыполнение требований которого чревато разной тяжести ушибами и даже, возможно, переломами… Кто-то, ведь, рождается с талантом математика, кто-то музыканта или гениального шахматиста, а Дан родился с талантом командовать. Вот, только, к сожалению, этого самого желания командовать у него не было. Разве что по надобности, например, как сейчас или в той же армии…
— Значит, так, — произнес Дан, обращаясь к чудину, — сейчас ты… — Вавула! — позвал Дан. — Ага, ты здесь… Покажешь Седому Хирви, где живет Марена-травница! — и Дан продолжил, разговор с чудином, — пойдешь туда и спросишь хозяйку. Скажешь, литвин Дан зовет… — Дан посмотрел на «тормозящего» чудина и решил, все же, снизойти до объяснений. — Девчонка темпе… — Дан чуть не ляпнул — «температурит», но в последнюю секунду опомнился, не стоит «грузить» Хирви, да и не только Хирви, непонятным словом — «температура», — у девчонки огневица, — сказал Дан. — Она сильно застужена. Марена-травница займется ею… — Видя, что Хирви хочет что-то сказать и, догадываясь, что именно, Дан упредил его: — Если ты об оплате, то я заплачу ведунье… Не бойсь, в закупы не запишу, будешь отдавать понемногу. Из своей платы стражника… Девочка же пока не выздоровеет, останется тут. А, выздоровеет, посмотрим, к чему ее приставить.
Глава 16
Хочешь-не хочешь, но после того, как появился третий телохранитель, который Хотев, и который тоже устроился у Дана, Дан невольно задумался о том, чтобы построить в своей усадьбе казарму. Нет, места в доме еще хватало, но интуиция зудела, что тройкой и даже четверкой личных охранников дело не ограничится. Она, интуиция, прямо-таки, требовала начать срочно возводить — в усадьбе — строение на, как минимум, пару десятков человек. И Дан с ней, интуицией, в общем-то, был согласен — когда подготовка к военному столкновению с московским княжеством выйдет на финишную прямую и значительно вырастут финансовые — и прочие — расходы на неё, не одному «товарисчу», привыкшему только получать, но не отдавать, захочется пришибить Дана. Притом, что в глубине своей черствой души, этот «товарисч» будет сознавать — все происходящее в Новгороде, в конечном счете, делается для сохранения его же, «товарисча», боярского и купеческого здоровья и мошны… И сохранить в тайне его, Дана, причастность к новгородским «разборкам», тоже, вряд ли, удастся. Ибо «особо одаренные», судя по запискам с угрозами, уже, все равно, поняли, откуда дует ветер. Да, и Дану, так или иначе, хоть иногда, но придется «выходить на люди», поскольку ряд вещей, кроме него, никто не сделает… Однако, коль вернуться к вопросу о жилье для телохранителей, то, на данный момент, ни у Дана конкретно, ни в мастерской в целом, денег, чтобы строить казарму не было — недавно они с Домашем крупно вложились в переделку и расширение лавки на Торжище — весьма не дешевое, как оказалось, удовольствие. Одно только уговорить соседей, боярского приказчика и старика-гончара, торговавшего керамикой собственного семейного производства, продать свои места, и купить для семейства гончаров — приказчик боярина отказался от дальнейшей торговли керамикой — лавку в другом месте, чего стоило… Конечно, Домашу и Дану можно было построить новую, большую — в три раза против прежней — лавку в другом месте и за гораздо меньшую сумму, но… Домаш знал, а Дан одним местом чувствовал, то бишь догадывался, что расширяться и обустраиваться нужно там, где лавка уже стояла. И не только потому что и купцы, и рядовые покупатели привыкли ходить сюда, это тоже играло роль, но главное — потому что это являлось вопросом престижа. Естественно, в том далеком 21 веке, где Дан появился на свет божий и где имидж ничто, а жажда, пардон, деньги все… возникни подобный вопрос, моментально плюнули бы на этот самый престиж и перебрались в гораздо менее затратное место. Но в средневековом обществе престиж — это ого-го, сила! Если ты расстраиваешься прямо там же, где и был, значит у тебя есть деньги и положение, ты купец серьезный и не подведешь. С тобой можно иметь дело. А, если ты начинаешь бегать с места на место — ты либо несерьезен, либо у тебя проблемы. Поэтому нужно подумать — иметь с тобой дело или не иметь. Домаш и Дан сей момент прекрасно понимали, однако это понимали и соседи, у которых пришлось выкупать места. И хорошо еще, что сосед боярин — хозяин лавки оказался из сторонников Борецких и Дан смог воспользоваться знакомством с Василием Казимером и Марфой-посадницей в корыстных целях — упросил тысяцкого поговорить с главой клана Борецких… В итоге боярин-хозяин лавки цену сильно ломить не стал, но и свое не упустил. Ну, и то, слава богу!