— Ни мечом, ни чеканом, ни другим боевым оружием я не владею, — размышлял озлобленно, после покушения, Дан, — ходить с дубиной или кистенем мне, как боярину, пусть и заморскому, западло, а быть безоружным противопоказано. Выходит, нож, которым я более-менее умею пользоваться и который можно еще и метнуть — единственное, что мне доступно. Конечно, кольчугу и броню он не пробьёт, но против неодоспешенных, даже с топорами, есть шанс…
Впрочем, и Клевец с Рудым, взамен, обещали показать Дану, как правильно кинуть обычный, имеющийся в хозяйстве каждого новгородца, топор. Топор, при этом, всегда вонзался в деревянный щит, сделанный в качестве мишени из толстых корявых досок, либо острым верхним углом лезвия, либо острым нижним углом лезвия.
В итоге, к тому оружейнику, у которого Дан брал ножи, пришлось Дану наведаться еще раз. И пяток — не пяток, но по паре ножей, подобных своим, каждому — и Рудому и Клевцу заказать…
Получалось, что, так или иначе, но постепенно, абсолютно не ставя перед собой такую задачу, Дан делал из своих телохранителей некий дубликат самого себя, когда он был на службе в Красной, еще раз пардон, в белорусской армии. То есть разведчиков и диверсантов. Для полноценного превращения Рудого и Клевца в этих спецов не хватало, только, оружия 21 века и кое-каких электронно-машиных реалий…
И, возвращаясь снова к теме подбора кандидатов в телохранители — Дану очень хотелось, дабы и новые его охранники не оставались в стороне от утренней «гимнастики» и были способны физически и согласны морально ежедневно «махать» руками-ногами и поднимать тяжести. Ибо это Рудому и Клевцу, по-любому, хотелось или не хотелось, деваться было некуда, на них была, как понимал Дан, епитимья, возложенная самим владыкой новгородским Ионой — беречь «тушку» Дана. Потому отказаться от этой «физкультуры», доходящей, с обучением приемам рукопашного боя и метанием топоров и ножей до двух, а в выходной и до трех часов в день, ни Рудый, ни Клевец не могли, поскольку не для того были приставлены к Дану, чтобы показывать свой норов. А новым претендентам на должность гвардейцев кардинала, то бишь на должность «гвардейцев» Дана, сия «физкультура» могла и не понравиться. Тем более, что она, вроде как, и не имела прямого отношения к охране Дана. И, тем более, что, как предполагал Дан, основными соискателями работы телохранителя будут люди, скорее всего, с военным прошлым, а, возможно, и с военным настоящим, уверенные в своих силах и потому не считающие нужным ежеутренне, а то и ежедневно истязать себя физически и чему-то еще обучаться. В общем, если Рудый и Клевец не могли отказаться от «физкультуры», по указанной выше причине и, к тому же, еще были и заинтересованы в этих занятиях, дабы обучиться во многом утраченному искусству боя без оружия — что Дан владеет этим древним боем считал, оказывается, не только новгородский тысяцкий — то новые претенденты на должность телохранителя могли и отказаться от этого. Поэтому Дан с Домашем заранее сговорились, что из тех, кто придет устраиваться в мастерскую на работу охранника, они, в первую очередь, будут отбирать кандидатов, способных физически много бегать, перетаскивать тяжести, поднимать бревна, метать топоры и ножи — то есть. делать то, что и Дан с Рудым и Клевцом, и предлагать им, этим кандидатам, попробовать себя, сначала, в роли телохранителя — правда, говорить с ними Дан будет сам — а, уж потом, коль они не «обольстятся», предлагать им, как и всем, должность охранника.
Дан попросил Хотева еще немного посидеть на завалинке и подождать, пока он поговорит с Якуном и Микулой. Затем, уточнив для Якуна и Микулы, что их, охранников, со временем будет четверо, назвал их, примерную, «зарплату» — ни тот, ни другой даже не вздрогнули, когда Дан озвучил количество гривен или рублей, которое они смогут получить за свою работу, а, ведь, сумма была совсем не маленькая… Впрочем, дыхание на мгновение задержали оба… Объяснил, от чего будет зависеть эта «зарплата» — процент от прибыли мастерской, и за что они будут получать ее — охрана мастерской по составленному Даном графику. То есть, двое охраняют мастерскую световой день, один из них остается еще и на ночь, через день чередуются, и двое приходят на темное время суток. Через седмицу-неделю меняются — кто дежурил днем, выходит на ночь и наоборот. Кроме того, для тех, кто находится в мастерской днем — сопровождение и охрана грузов, сопровождение и охрана Домаша, а, если надо, то и других работников мастерской… А также помощь, если потребуется, Домашу на Торжище. И за все это сумма гривен, явно превышающая оплату наемных работников и, скорее, приближающаяся к плате наемного воина.
Дан полагал, что ночью, когда в усадьбе Домаша, то есть в мастерской, находится большое количество готовых изделий, а из людей, практически никого нет, за исключением самого Домаша и, пока еще, обитающего в старом, хоть и перестроенном, сарае Лаврина… да, иногда, приходящего ночевать, после того, как отведет ученика, Семена, мастерской требуется усиленная охрана… Конечно, стражникам быть дома теперь придется не каждый день, но и деньга им за работу будет «капать» соответствующая.
Якун и Микула выслушали Дана, не задав ни единого вопроса, и только затем поинтересовались, как будут получать плату — ежедневно, каждую седмицу-неделю или по-другому? Получив ответ — раз в седмицу, кивнули головами и сказали, что готовы заключить ряд с Даном и Домашем…
С Хотевом Дан говорил дольше. Спрашивал, хотя Домаш уже интересовался, кто таков, откуда, чем живет, то бишь чем зарабатывает на жизнь… Хотев, и в самом деле, оказался охотником, и, несмотря на то, что говорил, как прирожденный новгородец, с подобающим цоканьем, но не словенином был, а ижорой. Представителем того самого, родственного эстам, финнам и прочей чуди племени-народа, которого в 21 веке уже не существовало, по причине полной ассимиляции с русскими. Но в этом, 15 веке, родина Хотева, Ижорская земля, входившая в Водьскую пятину Господина Великого Новгорода, вполне себе еще благоденствовала, протянувшись трехугольником от Чудского озера, вдоль Финского залива и до берега Ладоги. Как раз там, на берегах Ладоги, и родился в одном из маленьких селений-переваров Хотев.
Дан договорился с охотником, что возьмет его в телохранители, но, как бы, с испытательным сроком. Дан опасался, что охотник попрыгает-попрыгает вместе с Рудым и Клевцом, да и скажет — все, ну вас нафиг с этой вашей акробатикой! Нет у меня больше ни сил, ни желания скакать рядом с вами. И ваших денег мне не надо… Все-таки, чтобы выдюжить каждодневную «зарядку» — нужно было иметь, кроме здоровья, еще и упрямство. Впрочем, Дан заранее предупредил охотника, что, коль тот не «потянет» то, что будут делать Дан «со товарищи» или не захочет быть телохранителем, его, без «всяких проволочек», переведут в охранники.
А вскоре в мастерской появился и третий охранник, и еще кое-кто…
Очередной претендент на работу сторожем, Седой Хирви, как он потребовал себя называть, с огромной бородой бледно-русого цвета, с непонятного цвета усами, теряющимися в этой бороде, с густой седой шевелюрой, не сильно высокий, но широкий, как ларь, куда Дан складывал одежку — пожалуй, он мог бы померяться шириной плеч с Клевцом — пришел в мастерскую через день после Якуна, Микулы и Хотева. Сначала Дан вовсе не хотел принимать его на работу… — Домаш сказал: — Я тебе доверяю. А кого брать в охранники и в телохранители, ты и сам знаешь, — и скинул это дело полностью на Дана… точно также, как это раньше хотел сделать Дан, но в отношении Домаша… — ни под каким видом не хотел брать, даже «старшим помощником младшего уборщика»… Мало того, что Седой Хирви слова складывал весьма странно и его фразы, лишь отдаленно были похожи на словенский язык, а то и совсем не похожи; мало того, что одет он был необычно, сапоги, пояс и одежда явно не дешевые, а шапки никакой нет — только полная нищета ходила в Новгороде без шапок или такие пофигисты, как Семен; мало того, что в Новгороде он являлся пришлым и, к тому же, едва ковылял… так еще и внешность имел неприглядную, если не сказать большего! Уродливый шрам сверху вниз наискосок пересекал лицо Хирви, затрагивая глаз, который вытек и смотрел на мир теперь пустой глазницей, хотя второй глаз, необычно ярко-желтого цвета, взирал на окружающих весьма внимательно. Этим же шрамом, точнее, этим же страшным ударом, оставившим сей жуткий шрам, был стесан и кончик носа Хирви — естественно, сие не добавило красоты Хирви, а, кроме того, этот удар удалил, без всякого наркоза, часть передних зубов чудина, что тоже очень заметно было — когда Хирви открывал рот. Впрочем, зубьев во рту Седого Хирви еще хватало…
Однако Хирви или Седой Хирви, как он назвал себя, как-то сумел убедить — Дан и не понял как — Дана, что он именно тот, кто просто необходим мастерской и без него она, мастерская, как пес на трех лапах, калека. Дан, правда, перед тем, как принять чудина на работу, все же сумел выяснить, что новый охранник родом из чуди-эстов — собственно, это и так было ясно по чудовищному акценту — с большой «островной земли» или Эзеля, как обозначали эту страну свеи и ливонцы. И что он бежал оттуда вместе с сыном сестры, после того, как с сородичами перебил воинский отряд ливонцев и штурмовал, уже не только с сородичами, а со всем ополчением мааконда-земли, замок епископа. К сожалению, штурм был неудачен для Хирви. Его ранили в лицо, а потом сбросили со стены замка — куда он успел забраться, и при падении Хирви сломал обе ноги. Штурм оказался неудачен и для многих его сородичей, оставшихся навечно лежать под стенами этого замка, но Хирви сумел выбраться… Сначала он выбрался из рва, окружающего замок, потом долго скрывался на дальнем хуторе-мызе. Однако ничто хорошее не остается безнаказанным, в конце концов его кто-то сдал, конечно из своих, ибо чужих на мызе не было, и епископ направил на мызу наемных солдат. Мызу срочно пришлось оставить. После чего, неведомо каким путем, но Хирви, уже с племянником, оказались в Новгороде. И поселились в маленькой сторожке при том самом монастыре, откуда Дан взял на работу Антонину, помощницу жены Вавулы. Тут же выяснилось, и кто сказал Хирви о том, что в мастерской Домаша и Дана требуются сторожа — Антонина и сказала. Она по воскресениям, и, как раз, в последнее воскресенье тоже, ходила в монастырь наведать сестер-монахинь и отнести им небольшой куль с продуктами — от Домаша и Дана — для нашедших приют в монастыре сирот и вдов.
Кстати, присутствовавший при явлении Седого Хирви в мастерскую Хотев, понимавший речь западных соседей ижора, перевел имя нового кандидата, как Лось. Услышав перевод Хотева, Хирви замолк на минуту, посмотрел на Хотева и стоявших рядом с ним, возле Дана, вроде бы не обращавших внимания на Хирви, однако контролировавших каждое его движение Рудого и Клевца… — владыка Иона, как позже узнал Дан, напутствуя Феодора и Михаила — Рудого и Клевца, в телохранители, тихо прошелестел им, что, если они не уследят за Даном, проклянет и одного и второго… — а затем Хирви сказал, что у него раньше было иное имя, но оно умерло вместе с сородичами под стенами епископского замка. Теперь же его зовут — Хирви или на языке вене-новгородцев — Лось, а еще лучше — Седой Хирви. И никак иначе…
Хирви пришел наниматься на работу с топором за поясом и на вопрос Дана — умеет ли он управляться с копьем, ведь копьём, все-таки, надо уметь не просто тыкать, а охранять покой усадьбы Домаша, да еще ночью, с одним топором как-то стремно… Ночных татей только топором не смутить… А, в то, что они вскоре появятся — а они обязательно появятся, поскольку усадьба Домаша расположена не в центре посада, а скорее на краю и хранится товара на ее территории с каждым днем все больше и больше, а «спасение утопающих» в Новгороде, как правило, дело рук самих «утопающих»… И в посаде не ходят по ночам кончанские стражники, да и дома-подворья расположены привольно, не рядом друг с другом. Пока соседи услышат и прибегут…
На вопрос Дана Хирви кивнул головой, мол, да, умеет. И добавил — на языке чуди, а Хотев перевел — что ему знаком и арбалет, и это для Дана, вообще, оказалось находкой. Поскольку, они с Домашем уже не раз подумывали — а не вооружить ли им ночных стражей арбалетами? Хотя бы одного из троих? Двое будут с копьями, один с арбалетом… А, тут — на тебе, и арбалетчик подвернулся… Как понимал Дан, опытные арбалетчики по улицам Новгорода, вряд ли, гуляют. А, когда Дан узнал, что у Хирви в наличии и свой арбалет есть… сие стало решающим и он, даже, мысленно, возблагодарил бога за то, что тот привел этого с трудом ковыляющего чудина с Сааремаа — так перевел ему «островная земля» все тот же Хотев — к Дану и Домашу в мастерскую. Кстати, и выяснилось — откуда Хирви столь оригинально знает словенский язык. У Хирви женой была пленница, захваченная им на купеческом корабле, когда он пиратствовал с сородичами на Балтике. Она говорила по-словенски, но, вот так, своеобразно. Как понял Дан, жена Хирви была оттуда родом, откуда приплыли и предки значительной части новгородцев, из славян южно-балтийского Поморья… Которые позже, толи в состав польского королевства вошли, сейчас входили, толи оказались «под немцами». То бишь, из дальних родичей Домаша.
Дан повторил чудину все, что до этого говорил, при приеме в должность Микуле и Якуну и, учитывая, что жить Седому Хирви и его племяннику пока негде — долго при монастыре нельзя и скоро, так или иначе, их попросили бы освободить сторожу — Дан разрешил чудину с племянником перебраться в сарай к Лаврину. К себе взять эста с родственником Дан не мог, после Георгия-византийца и нового телохранителя — Хотева, перебравшихся к нему, первый из каморки на Владычьем дворе, второй с постоялого двора бояр Валитов, представлявших интересы Ижорской земли в Новгороде, места у Дана не было. А, что касается сарая в усадьбе Домаша, так это было даже лучше и для мастерской и для самого Домаша — Седой Хирви постоянно будет, как бы, на страже и всегда под рукой. Правда, Лаврину придется потесниться, ну, дак, давно пора ему уже и собственное жилье присмотреть — зарабатывал Лаврин больше всех мастеров. Посуда, расписанная им, расходилась моментально.
Племянника Хирви Дан, мысленно пиная себя за мягкость характера, согласился тоже устроить на работу, но только после того, как сам поговорит с ним и поймет, к чему тот больше предрасположен. Конечно, такие мудрёные слова — «к чему тот больше предрасположен» Дан чудину говорить не стал, как и брать на веру слова самого Седого Хирви о том, что его племяш… — не воин, жаль, — сокрушался эст… — хороший малый и Дан не пожалеет, что возьмет Вайке в мастерскую. Имя Вайке Дану показалось женским, но кто их, чудь, разберет. Однако, что-то мимолетное, нехорошее, в голове у него мелькнуло… Дан только предупредил Седого Хирви, что в жилом уголке сарая всего два топчана-лавки и кому-то придется спать на полу, подстелив рогожу или что там найдется.
Хирви сказал, что переберется в сарай в этот же день, вещей у него с племянником немного, а бедному собраться — только подпоясаться.
А дальше Дан закрутился и почти забыл о едва ковыляющем, но умеющем обаять чудине с острова Эзель или Сааремаа — на языке маакондов, и лишь к вечеру вспомнил о нем. И решил посмотреть, перебрался ли тот в сарай и, если перебрался, то как устроился, а заодно и поговорить с его племянником.