Можно сказать, что 10 декабря 1865 года Вагнер пережил свое «второе изгнание из Германии». Именно так он воспринимал вынужденный отъезд из Мюнхена. Обида была огромной. Германия в лице неблагодарных баварцев вновь не пожелала стать «страной Вагнера». Что ж, мятежному композитору — уже в который раз — раскроет свои объятия благодатная и мирная Швейцария.

Во время бесприютного скитания в поисках нового места жительства Вагнера, который находился тогда в Марселе, настигло трагическое известие: 25 января 1866 года в Дрездене умерла Минна. Его давно уже практически ничего не связывало с женой, кроме обязательных ежемесячных денежных выплат. Несмотря на то, что его сердцем владела другая, этот «супружеский долг» Вагнер исполнял регулярно, даже тогда, когда сам едва сводил концы с концами. Почувствовал ли он теперь освобождение от всех своих обязательств? Поняла ли Козима, что их с Вагнером счастье отныне находится в ее руках? Во всяком случае, смерть бедной Минны расставила все точки над «i» в отношениях неприкаянных любовников. Сама того не сознавая, Минна самим фактом своего существования находилась по одну сторону баррикад с Гансом фон Бюловом, оставшимся с ее смертью в меньшинстве. Любовный «четырехугольник» распался, «треугольник» же был «нежизнеспособен»; препятствием для неизбежной развязки оставались лишь католический брак четы Бюлов, не предусматривавший развода, и придворная служба Ганса, требовавшая соблюдения определенных моральных правил.

Сообщение о смерти Минны застало Вагнера слишком далеко от Саксонии; он, даже если бы захотел, не смог бы отдать жене последний долг… 26 января он написал из Марселя письмо старому дрезденскому другу Антону Пузинелли[450]: «…Твоя телеграмма с печальным известием была передана сюда по телеграфу из Женевы. Это могло быть сделано только вчера, так как я уехал в прошлый понедельник, очень часто менял города и только вчера дал знать, чтобы все письма и телеграммы пересылались сюда. После тяжелой ночи наступило утро, и я чувствую себя в состоянии полного оцепенения — иначе определить мое настроение я не могу: упорно стараюсь на чем-то сосредоточить свои мысли, сам не зная, на чем именно. Мера моих страданий переполнена. Природа предназначила меня творить и создавать всё новые и новые художественные образы среди тихой жизни, ограждаемой любящим человеком (курсив наш. — М. З.). А между тем мне приходилось идти такими неверными, фальшивыми путями, что могу взирать на мир только с улыбкой, которая должна казаться безумной… Жду от тебя, согласно твоей сегодняшней телеграмме, письма в Женеве и надеюсь, что в начале будущей недели оно будет там. Тогда я подробнее узнаю, как всё это случилось и что вы сделали, ты и мои дрезденские друзья, для устройства похорон жены. Уверен, что, при вашей дружеской заботливости, жена моя предана земле с такими же почестями, какие ей были бы оказаны, если бы она умерла на руках счастливого ее любовью супруга… Мир, мир страшно истерзанному сердцу несчастной женщины!!.. Всё решительно складывается так, чтобы причинить моему сердцу страдания и мучить его тоской! Оно должно быть здоровым и сильным, оно должно выдержать всё, что обрушивается на него. Моя бедная жена погибла оттого, что она от природы не была рождена для борьбы. Какие страдания! Какой ужас! О, теперь можно ей завидовать: борьба прекратилась для нее без всякой боли! Когда же, когда обрету и я свой покой?..»^[451]

Значат ли эти слова, что Вагнер до сих пор не верил в то, что для него еще возможна «тихая жизнь, ограждаемая любящим человеком», другими словами, что счастье с Козимой ждет его впереди? Пока что черная полоса для Вагнера продолжалась: изгнание, смерть жены… Последней каплей стала смерть любимого пса Поля, похороненного в саду дома в Женеве, где Вагнер снял квартиру. В светлое будущее верила лишь Козима, верила безоговорочно. И боролась, боролась до конца!

Восьмого марта она, отбросив все условности и «договоренности о соблюдении приличий», в одиночку приехала к Вагнеру в Женеву. После «баварского скандала», нападок прессы, обвинений чуть ли не во всех преступлениях против морали и, наконец, невыносимой для обоих вынужденной разлуки влюбленные воспринимали новую встречу как подарок небес. Они отправились в романтическое путешествие по Швейцарии, посетив Лозанну, Берн, Люцерн. Идиллически красивый пригород последнего — Трибшен (Tribschen) — особенно привлек их внимание. 30 марта, гуляя по Трибшену, они облюбовали одиноко стоящую среди парка старинную виллу. Идея снять ее пришла к Вагнеру и Козиме одновременно. Козима утверждала, что Рихарду здесь будет удобно и спокойно работать, а она обязательно приедет к нему, как только в очередной раз представится возможность. Пока же ей необходимо вновь уехать в Мюнхен, к мужу и детям, чтобы не возник новый виток скандала. К тому же она решила откровенно поговорить с Гансом, так как уже была не в состоянии жить в атмосфере обмана.

После отъезда Козимы Вагнер 4 апреля еще раз посетил Трибшен и снял на шесть лет приглянувшуюся им виллу за пять тысяч франков не без финансовой помощи Людвига II, решившего — возможно, в компенсацию за «изгнание» — оплачивать проживание Вагнера в Швейцарии. Вагнер интуитивно чувствовал, что этому дому предстоит стать новым убежищем, новым приютом для Летучего голландца, каким он часто ощущал себя. И самое главное — он, наконец, окончательно поверил, что именно здесь вскоре обретет настоящую семью.

Пятнадцатого апреля Вагнер переехал в Трибшен и стал обустраивать новое жилище в романтическом духе по своему вкусу. Используя игру слов, он дал вилле имя Triebschen, что, с одной стороны, фонетически почти повторяло название местности Tribschen, а с другой — олицетворяло тот эмоциональный душевный порыв, с которым вместе со своей любимой остановил свой выбор на новом убежище. (Trieb по-немецки означает «порыв», «стремление»; но, возможно, это был также философский намек на быстротечность бытия: Triebsand переводится как «зыбучие пески».) Именно с таким грамматическим нюансом он и стал писать название своего приюта в корреспонденции.

Вскоре композитор обзавелся и новой собакой — ньюфаундленд Русс (Russ) стал на долгие годы его верным спутником. Впоследствии этот пес, доживший до 1875 года, будет похоронен в саду виллы «Ванфрид» в Байройте, а еще позднее в этом же саду найдет свой последний приют и сам Вагнер…

Уже 12 мая в Трибшен вновь приехала Козима. На этот раз вместе с дочерьми Даниелой, Бландиной и малышкой Изольдой — любимицей отца. В окружении родных людей и прекрасной швейцарской природы Вагнер почувствовал прилив вдохновения и начал, по собственным словам, «создавать всё новые и новые художественные образы среди тихой жизни, ограждаемой любящим человеком». Он был счастлив, как никогда прежде, и с новыми силами взялся за «Нюрнбергских мейстерзингеров», а в перерыве продолжал диктовать Козиме перипетии своей биографии.

В 53-й день рождения, 22 мая, Вагнер удостоился королевского визита. Людвиг II инкогнито, под именем Вальтера фон Штольцинга (героя вагнеровских «Мейстерзингеров»), прибыл в Трибшен. Праздник в тихом семейном кругу удался на славу. Людвигу весьма понравилось новое жилище Вагнера, а сам хозяин был польщен тем, что король не оставляет его своим вниманием. На несколько мгновений обоим показалось, что все интриги и недоразумения остались в прошлом. Однако, вернувшись в Баварию, Людвиг вновь почувствовал на себе, что королям запрещено отступать от светского этикета и запросто навещать «неблагонадежных особ». Скандал, разумеется, разразился, и стоило огромных трудов его замять.

Тем временем 6 июня Ганс фон Бюлов подал Людвигу II прошение об отставке с поста королевского капельмейстера. Находиться на официальной службе, не имея безупречной репутации, было неслыханной дерзостью. В католической Баварии, при королевском дворе, никто не разрешил бы ему развод с Козимой, которая и сама была католичкой. А значит, оставаясь в Баварии, вновь пришлось бы изворачиваться, соблюдать видимость приличий и бесконечно врать общественности, прекрасно знающей правду, несмотря на все титанические усилия скрыть ее. Ганс разрывался между долгом служения высокому искусству (читай — вагнеровскому искусству) и собственными чувствами, с которыми, похоже, никто не собирался считаться. Кроме того, после откровенного объяснения с Козимой и ее отъезда к Вагнеру Ганс понял, что для него будет лучше покинуть места, слишком болезненно напоминающие ему о предательстве самых близких людей.

Король холодно принял эту отставку.

Впоследствии, 8 сентября 1869 года, вспоминая перипетии того времени, Вагнер писал старому другу Петеру Корнелиусу[452]: «До сведения Его Величества были доведены слухи, позорящие честь госпожи ф<он>. Б<юлов>. При таких условиях для нее оставалось только одно — порвать навсегда с Мюнхеном и добиться развода с мужем, имя и честь которого она хотела оградить от ненависти враждебных ей людей. Совершенно разумно она советовала ему — еще несколько месяцев назад — оставить колебания и решиться на развод. Она полагала, что такой шаг создал бы более благоприятные условия для его дальнейшего пребывания в Мюнхене: тогда никто не имел бы права утверждать, что своим положением он обязан снисходительности супруги (находились „доброжелатели“, которые действительно утверждали, что, прекрасно зная про измену жены, Бюлов остается с ней лишь для того, чтобы не потерять выгодное место дирижера Мюнхенского придворного театра. — М. З.). Во имя этой цели она даже готова была принять на себя все жестокости бракоразводного процесса.

Б<юлов> поблагодарил ее, согласился с ее советом, но в свою очередь заявил, что всё происходящее теперь в Мюнхене вызывает в нем сильнейшее отвращение, так что, при таких обстоятельствах, он всё равно отказался бы от своего места. Относительно всего этого имеются документальные данные, переданные мною в надежные руки, и я оставил за собой право сослаться на них в случае необходимости»^[453].

Бюлов собрался уехать в Базель и заняться там преподавательской деятельностью, но предварительно решил сам съездить в Трибшен, чтобы, по крайней мере, попытаться «сделать хорошую мину при плохой игре». 10 июня он явился к Вагнеру и между ними состоялся серьезный разговор. Чтобы не давать пищу сплетням, Вагнер снова, как это уже было перед Людвигом II, призвал «ложь во спасение» — написал открытое письмо для публикации в прессе, в котором защищал Козиму от всех «клеветнических нападок». После этого уже в который раз «воссоединившаяся» во имя пресловутого соблюдения внешних приличий чета Бюлов вместе с детьми покинула Трибшен и вернулась в Мюнхен для улаживания последних неотложных дел перед отъездом Ганса в Базель.

Однако эти семейные дрязги вскоре отошли для всех на второй план перед лицом гораздо более серьезных потрясений. Бавария была втянута Австрией в войну с Пруссией, несмотря на всё нежелание Людвига II переходить к открытым военным действиям. Еще в ноте от 31 марта 1866 года к правительствам Австрии и Пруссии баварское правительство призывало воздержаться от военного конфликта, предлагая немедленно начать переговоры. Но эти призывы ни к чему не привели. Под давлением австрийцев Людвиг II был вынужден 10 мая объявить мобилизацию. Бавария обязалась выставить армию численностью около 50 тысяч человек, а также согласовывать все свои военные действия с австрийским командованием. 17 июня, после вторжения Пруссии в Ганновер, Гессен и Саксонию, Австрия официально объявила о начале войны. После нескольких неудачных для баварской армии сражений и сдачи 31 августа прусским войскам Нюрнберга баварское правительство заключило с Пруссией трехнедельное перемирие, вступающее в силу 2 августа. Оставшаяся без союзника Австрия была в скором времени окончательно разгромлена и больше не смогла восстановить свое прежнее политическое влияние. 22 августа между Баварией и Пруссией был заключен мирный договор, по которому первая уступала второй часть своих северных земель (правда, большого ущерба в смысле сокращения территории она не понесла) и должна была выплатить 30 миллионов марок военной контрибуции. Но вместе с тем были достигнуты и позитивные результаты: был заключен наступательный и оборонительный прусско-баварский союз, положивший начало объединению Германии. Формально Людвиг II еще оставался королем, но фактически он с тех пор был принужден считаться с Вильгельмом I и Бисмарком…[454]

Воспользовавшись тем, что военный конфликт отвлек внимание мюнхенской публики от перипетий взаимоотношений между Людвигом II, Вагнером и четой Бюлов, Козима решила попытаться сама разрубить этот гордиев узел. Во имя чего продолжать мучить себя, мужа и возлюбленного? Всё уже решено, обратной дороги нет — жить с Гансом она не будет. А общественное мнение? Нет ничего более продажного и ничтожного, чем мнение бездушной и ханжеской толпы! 15 сентября Ганс один уехал в Базель, где вскоре стал давать уроки игры на фортепьяно. А уже 28 сентября Козима фон Бюлов, уже в который раз демонстративно бросив вызов обществу, приехала в Трибшен к Вагнеру и стала ожидать того момента, когда, наконец, сможет гордо называть себя Козимой Вагнер. В то время она находилась на четвертом месяце беременности, и не было сомнений, что отец этого ребенка — не Ганс, а Рихард.

Осень и два месяца зимы прошли в счастливом и тревожном ожидании. 17 февраля 1867 года в Трибшене Козима родила четвертую дочь Еву — второго ребенка Вагнера. Всё последнее время композитор усиленно работал над «Нюрнбергскими мейстерзингерами», которых он так надолго забросил перед переездом в Трибшен. Искусство и любовь вновь слились для Вагнера воедино. Поэтому девочка и получила свое имя — в честь красавицы Евы Погнер, героини «Мейстерзингеров».

Остаток зимы и весну Вагнер и Козима наслаждались покоем и семейным счастьем в Трибшене. Он работал, диктовал мемуары; она занималась детьми и вела домашнее хозяйство. Время летело незаметно.

Однако — на счастье или несчастье Вагнера — в Мюнхене Людвиг II старался сделать всё возможное, чтобы музыкальные драмы его кумира всё же увидели свет рампы. С отъездом композитора из Баварии антивагнеровские настроения среди мюнхенской публики постепенно улеглись и постановки его произведений перестали грозить публичным скандалом и бунтом. Более того, мюнхенцы внезапно возгордились, что являются современниками великого музыканта, и пожелали видеть его творения на сцене родного города.