Все приведенные в книге события реальны, равно как и имена их участников. Впервые я приехала в Аннавади в 2007 году и познакомилась там с Айшой и Манджу. А закончился сбор материала для книги в 2011-м. Документировалось все, что рассказывали мне жители этого квартала: я вела дневники, записывала видеорепортажи, аудиоинтервью, делала фотографии. Некоторые дети быстро научились пользоваться моей камерой Flip Video и фиксировали некоторые события и без меня. Особенно фанатичным документалистом стал Дево Кадам, один из бывших учеников Манджу.
Также в работе я использовала более трех тысяч официальных документов. Доступа к некоторым из них мне пришлось добиваться годами. Я писала письма в государственные инстанции, обеспечивающие действие принципиально важного для развития индийской демократии Закона о праве на информацию. Мне нужно было получить документы из множества государственных учреждений, в том числе из мумбайской полиции, Департамента здравоохранения и образования, избирательных комиссий, муниципальных и окружных институтов власти, конкретных больниц, моргов, судов. Все это было очень важно по двум причинам. Во-первых, эти справки подтверждали рассказанные очевидцами истории и добавляли к ним много важных деталей. Во-вторых, даже отсутствие каких-то сведений было примечательным. Можно было проследить, как действуют коррупционные механизмы и каким образом из-за равнодушия чиновников то, что происходит с жителями бедных кварталов, не попадает в поле зрения более высоких властей и общественности.
Когда на страницах книги, которую вы только что прочитали, я описываю мысли и чувства ее героев, это означает, что они поделились ими со мной и моими переводчиками или – обязательно при мне – еще с кем-нибудь. При обработке материалов у меня иногда возникали сомнения (а это неудивительно, учитывая сложность и неоднозначность человеческих взглядов), и тогда приходилось снова беседовать с будущими героями книги, чтобы уточнить некоторые детали. Если же это было невозможно, я не использовала прямую речь, а пересказывала своими словами то, что, как мне казалось, должен был думать или ощущать человек.
Например, Абдул и Сунил до встречи со мной практически не имели опыта подобного общения: ни с кем, даже с близкими, они никогда так много не рассуждали о своей жизни и отношении к ней. Во время долгих бесед, казавшихся им, наверное, бесконечными, я заставляла этих ребят снова и снова повторять какие-то мысли и так постепенно проникала в их мироощущение. Иногда я отрывала их от работы, уточняя факты и разбираясь в деталях.
С одной стороны, я понимала, что велик риск исказить картину, когда строишь повествование на рассказах людей столь замкнутых и косноязычных. И в то же время мне не хотелось помещать в центр этой истории более красноречивых, умеющих ярко и цветисто разглагольствовать персонажей, хотя такие имелись в Аннавади. Те, кто трудится день и ночь, в основном молча корпя над мусором, обычно используют лишь небольшое количество сугубо прикладной, связанной с работой и повседневным бытом лексики. Понять всю глубину и своеобразие их ума за один «сеанс общения» невозможно. Эти их качества открывались мне постепенно, после того, как я почти четыре года терзала их расспросами.
Когда я приезжаю в незнакомое место, чтобы понаблюдать за тем, что там происходит, я стараюсь критически относиться к каждой конкретной истории. Частный случай сам по себе ничего не доказывает. Однако я полагаю, что подробное изучение жизненных реалий отдельной личности, обычного человека, дает материал для обобщений и может даже послужить аргументом для того, чтобы власти изменили свою политику.
Я посетила разные трущобные районы, чтобы лучше представлять себе общую ситуацию, сравнивать и делать выводы. И все же в основу сюжета книги легла жизнь одного квартала. Тому было две причины. Мне показалось, что в Аннавади у людей есть особенно много возможностей для социального и экономического роста. Ведь этот маленький островок бедности находится среди моря благополучия и даже роскоши. К тому же район был невелик, и это позволяло проводить подробнейшие опросы, стучась в каждый дом. Мне такой социологический подход очень близок. Благодаря столь подробным беседам с жителями я научилась различать частные и общие проблемы, а также поняла связь между ними, как, например, в случае с лишением избирательного права евнухов и мигрантов в целом.
Мою репортерскую работу нельзя было назвать красивым и романтичным занятием. Обитатели Аннавади относились к моему появлению, как к бесплатному цирку, особенно поначалу. Чего стоит один лишь тот эпизод, когда я во время съемок наткнулась на полицейских, попыталась сбежать и угодила в сточный пруд. Однако местным жителям было чем заняться, кроме как следить за моими перемещениями. Через месяц-два их любопытство поуменьшилось, и я продолжала тихо вести хроники их быта.
Мягко и ненавязчиво проникнуть в их жизнь помогла мне Мринмайи Ранаде. Она работала переводчиком первые полгода. Мое близкое знакомство с жителями Аннавади и их знакомство со мной не состоялось бы, если бы этому не способствовали тонкий ум, внимательный слух и душевное тепло, присущие этой женщине. Студентка Кавита Мишра несколько месяцев успешно переводила для меня на встречах и интервью. А с апреля в 2008-м к проекту подключилась Уннати Трипатхи, талантливая молодая женщина, излучающая социологию в Мумбайском университете. Она была моим переводчиком до самого окончания сбора материала. По мнению скептически настроенной Уннати, человек с Запада вряд ли может адекватно описать жизнь местных трущоб. Однако она привязалась к обитателям Аннавади, полюбила их, а потому помогла мне совершить невозможное. Вскоре она стала для меня верным и незаменимым помощником, партнером в исследованиях, ценным собеседником и критиком. Очень многие мысли и идеи, вошедшие в книгу, родились в ее голове. Три года мы проводили целые дни в кишащих крысами мусорных сараях Аннавади, вместе с ворами совершали ночные вылазки к сверкающим новым терминалам аэропорта. Конечно, нам не было ясно, поможет ли все это найти ответ на вопрос, какие возможности открываются перед обездоленными людьми в полном контрастов и неравенства глобализованном мире. С уверенностью можно сказать только одно: может быть, поможет.
Почти все события, описанные в книге, происходили у меня на глазах. Правду о том, что мне не довелось увидеть, я старалась узнать в ходе подробнейших интервью сразу после того или иного происшествия или изучая документы. Это касалось, к примеру, самосожжения Фатимы Шейх и того, что случилось сразу после него. Я выслушала показания 168 человек, с некоторыми говорила по нескольку раз, а также читала полицейские протоколы, записи, сделанные в больнице, в морге, стенограммы суда.
Собирая и обрабатывая противоречивую информацию, касающуюся этой трагедии и других эпизодов книги, я поняла, что самыми надежными свидетелями являются дети. Они не оглядываются на политические, финансовые и религиозные раздоры взрослых. Им все равно, что о них подумают, если они расскажут правду. Скажем, дочери Фатимы, присутствовавшие при ссоре соседей и самосожжении их матери, твердо стояли на том, что Абдул Хусейн непричастен к этой драме. То же самое сказали и другие дети Аннавади, чьим зорким глазам и острому уму я со временем привыкла доверять.
Для меня являлось принципиально важным лично быть очевидцем происходивших событий или оперативно собрать свидетельства сразу после них. Дело в том, что позже некоторые жители Аннавади меняли свои показания из страха перед властями. (Их опасения были вполне обоснованными: иногда полицейские из участка Сахар приходили с угрозами к тем, кто отважился поговорить со мной.) Некоторые рассказы менялись по другим, психологическим причинам: человек пытался представить свое участие в происшествии в другом свете, чтобы уверить самого себя, что он вел себя правильно и ответственно.
Многие отказывались вспоминать трудности и несчастья, считая, что это ни к чему и даже может неблагоприятно повлиять на их будущее. Думаю, Абдул выразил не только свое мнение, но и взгляд многих его соседей, когда как-то раз возмутился:
– Кэтрин, ты что, слабоумная? Я уже три раза тебе это рассказывал, и у тебя все это в компьютере. Я забыл подробности и не хочу их вспоминать. Пожалуйста, не спрашивай меня об этом снова!
И все же с ноября 2007 года по март 2011-го он и другие обитатели трущобного квартала активно помогали мне составить достоверную картину их жизни и представить те компромиссы, на которые им приходится идти. Они согласились на это, хотя и понимали, что я покажу не только сильные, но и слабые их стороны. Все прекрасно осознавали, что в моей будущей книге им может не все понравиться и не со всем они согласятся.
Я уверена, что дело тут не в их личных симпатиях ко мне. Когда я не касалась их болезненных воспоминаний, они относились ко мне совсем неплохо. Я же ими просто восхищалась. Однако они терпели меня прежде всего потому, что, как и я, хотели, чтобы в любимой ими, на глазах меняющейся стране торжествовала справедливость. Манджу Вагхекар, к примеру, откровенно рассказывала мне о коррупции, лелея надежду, пусть и слабую, что это как-то повлияет на порочную систему и дети получат реальную возможность учиться. Такой поступок можно считать по-настоящему мужественным, учитывая уязвимость положения девушки в этом пока что несправедливом обществе.
Аннавади не может считаться символом всей Индии, большой и многогранной страны. Приведенные в книге примеры не претендуют на то, чтобы послужить универсальными моделями существования за чертой бедности. Перспективы у трущобных жителей в различных странах в двадцать первом веке не вполне одинаковы. Везде есть свои нюансы, и их ни в коем случае нельзя списывать со счетов. И все же, размышляя об Аннавади, я поражаюсь неким общим симптомам, которые мне довелось видеть в беднейших сообществах разных городов мира.
Эпоха глобализации – время сиюминутных, краткосрочных проектов и высокой конкуренции. Капитал свободно и быстро перетекает из страны в страну. Крайнюю бедность постепенно удается побеждать, хотя борьба с ней ведется не систематически и не повсеместно. И все же это дает основания для надежд на лучшее. Однако по тем же причинам постоянная занятость уходит в прошлое и повседневная непредсказуемость не дает человеку уверенно смотреть в будущее. В идеале власти должны в какой-то мере компенсировать последствия такой нестабильности. Но на деле все происходит наоборот: зачастую недостатки системы управления плодят коррупцию, а никаких программ, предоставляющих возможность гражданам укрепить свое положение, не проводится.
Мне кажется, что мы сильно недооцениваем разлагающее влияние, которое оказывает коррупция не столько на экономику, сколько на моральное состояние людей. Работая над этой книгой, я часто находила подтверждение тому, что молодежь еще склонна делать выбор в соответствии с этическими нормами. Она, хотя и не всегда, поступает по совести даже в отчаянных ситуациях, когда определенный эгоизм и прагматизм можно было бы оправдать. Дети чаще руководствуются моралью, но, вырастая, теряют нравственные ориентиры. И вот они уже способны пройти мимо истекающего кровью, умирающего на дороге мусорщика; вот они отворачиваются от корчащейся в муках обожженной женщины; вот пожимают плечами, узнав, что строптивый подросток только что выпил крысиный яд. Отчего же это происходит? Используя выведенную Абдулом формулу, можно поставить вопрос так: как дети, стремящиеся быть льдом, превращаются в воду? Вот один из расхожих стереотипов: в Индии, мол, ценят свою жизнь меньше, чем в других частях света, руководствуясь индуистским учением о реинкарнации. Да и перенаселенность, как считается, тоже снижет ценность единичной жизни. Но, по моим наблюдениям, молодые люди в Индии со всей остротой осознают трагичность смерти. Причина их равнодушия к страданиям других вовсе не в том, что они верят в реинкарнацию, родились в многодетной семье и не получили образования. Думаю, все дело в сложившейся системе отношений в обществе, которая подрывает в них внутреннюю способность следовать нравственному пути.
Там, где господствует одна лишь рыночная конкуренция и правительство культивирует общественные отношения, при которых помощь ближнему чревата потерей заработка и даже свободы, вряд ли бедняки, сплотившись, станут поддерживать друг друга. Напротив, обездоленные будут винить соседей в несчастьях, в которых на самом деле виновны власти или рыночные факторы. А мы, не живущие в нищете, будем продолжать возлагать ответственность на самих бедных за все их страдания.