Когда Ярин вернулся, на город уже опустилась тьма – здесь, за крепостной стеной, уличные фонари были редки и тусклы. Подойдя к дому, он услышал тихие, но пронзительные в ночной тишине трели. Аса опять убежала из дома. Из бутылки дешевого пойла к ее отцу вылезали бесы безумия, и нашептывали Тишку то орать песни, то бить посуду, то кидаться с ножом на жену или дочь – особенно на дочь. Когда это происходило, Аса убегала – к одной из своих старух-покровительниц днем, или просто на улицу – ночью. В такие дни она играла на своей флейте, с которой никогда не расставалась. Странной была, однако, ее сегодняшняя песня: в ней слышалась радость и надежда вместо обычных горя и страха. Ярин вздохнул и прошел мимо. Он уже не пытался с ней заговорить. Пару раз пробовал, но Аса сразу же убегала: то ли парень не умел обращаться с детьми, то ли попросту напоминал ей брата.
Едва Ярин зашел в подъезд, как в нос ему ударил слабый запах дыма. Встревожившись, Ярин пошел на запах – и поднялся на свой этаж.
– Пожар! Горим! – заорал парень.
Он толкул дверь плечом, потом еще раз – она стояла крепко, не поддаваясь.
Парень оказался в задымленной комнате, наполовину засыпанной всяким мусором: в свете огня были видны смутные очертания ящиков и коробок, наваленных чуть ли не до потолка. На стоящем в дальнем углу у окна диване весело плясало пламя – кто бы ни лежал там, их было уже не спасти. Ярин разглядел лежащее около двери, у самых его ног тело: судя по всему, это был Лышко. Видимо, он пытался выползти из западни, но не успел. Ярин подхватил его под руки и вытащил в коридор.
Парень был без сознания, дышал неглубоко и часто, по телу шли слабые судороги. От него разило самогоном. Ярин огляделся вокруг – из открытых дверей вдоль коридора высунулись головы, но отчего-то никто не выходил на помощь.
– Пожарных зовите, скорее, – зычно крикнул Ярин.
Это помогло: два человека сорвались с места и побежали на улицу, еще трое – с ведрами к умывальнику в конец коридора, а бабка Калыта уже тащила к Лышко смоченное холодной водой полотенце – для компресса.
Вскочив, Ярин сбежал по ступенькам и помчался к матушке Алтемье. Хорошо, что целительница жила недалеко, буквально через квартал. В Империи были кареты скорой помощи, но пока до них дозовутся, пока те приедут… Да и парень явно был плох, ему нужен был настоящий врач, а не церковные коновалы. Вступив в черное братство, Ярин окончательно разочаровался во всем, что было связано с церковью и государством.
Взбежав на нужный этаж, Ярин изо всех сил заколотил в дверь. Матушка Алтемья не спешила открывать.
– Ты чаво приперся? Люди спят, чаво шумишь?!
– У нас пожар! Срочно нужен лекарь, – сбивчиво заговорил парень, – где Алтемья?
– Нету твоей Алтемьи. Тю-тю. Пропала она! Наконец-то в покое заживем, без вас, дармоедов! Ишь, хулиганье, расходились тут! Топчуть, лестницу всю загадили! А ну убирайся отсюда, а то стражу позову!
Ярин был на взводе – сказался и испуг от пожара, и пробежка в несколько минут – и он громко, с чувством обматерил вздорную бабенку. Та, испуганно ойкнув, забилась в свою каморку, захлопнула засов и затихла. Но Акира оказалась права: целительница действительно не открывала, сколько Ярин не колотил в дверь. Пришлось ему уходить ни с чем.
Когда Ярин вернулся к общежитию, все было уже кончено. Из распахнутого настежь окна валил дым и пар – вовремя обнаруженный, огонь не успел перекинуться на соседние квартиры, так что соседи потушили его еще до приезда пожарной кареты. Но это не спасло семью Асы: все трое лежали, укрытые с головой, рядом со входом в подъезд. Девочка сидела здесь же и тихонько напевала. Дудочку у нее отобрали – она никак не хотела прекращать играть. Бабка Калыта была рядом, пытаясь то напоить Асу чаем, то укрыть ее одеялом, то утешить и успокоить.
– Бедное дитя – приговаривала Калыта, – ну ничего, все образуется, поживешь пока у меня, а там видно будет, – девочка не реагировала, – бедняжка, ничего-то она не понимает.
Ярин присел рядом и погладил девочку по волосам:
– Прости, я не успел вовремя.
В ответ Аса широко улыбнулась. Увидев эту улыбку, Ярин молча поднялся и ушел.
Это была улыбка не прощения, а, скорее, облегчения – будто бы Аса узнала, что излечилась от тяжелой болезни. В ней не было ни тени укора. Но самым странным и страшным была даже не эта улыбка, а глаза девочки. Спокойные, без тени горя или сожаления. В них была лишь дикая, веселая злость.