– Я должна. Я хочу рисовать. Я не знаю, что у меня получится, но мне не хотелось бы, чтобы много лет спустя я пожалела о том, что не попыталась осуществить свою… мечту.
Дария схватилась за виски, словно у нее закружилась голова.
– Постой-постой, а как же… К тому же ты дала слово! Помнишь, ты обещала, что, когда мы вернемся из этой поездки, ты перестанешь отвлекаться на посторонние вещи, наляжешь на учебу и окончишь бизнес-школу? А еще ты говорила, что пока ты не получишь специальность, ты не станешь даже думать о том, что тебе следовало бы заниматься чем-то другим?
– Я все помню, но… Мне и в голову не приходило, что родная страна может обладать надо мной такой властью. Здесь я только сильнее поняла, что занимаюсь не тем, чем должна. Мне хочется потратить свою жизнь на что-то важное, настоящее…
– Вот именно!
– Но это важное и настоящее должно быть
Слушая Мину, Дария устало откинулась на мягкие подушки. Она чувствовала себя обессиленной, измученной, вычерпанной до самого донышка. Именно так, бывало, действовали на нее дети. Они могли просто войти в комнату, и от одного их вида на душе становилось тепло и радостно, а могли вдруг сказать или сделать что-то такое, от чего у нее буквально опускались руки. Ну и что она теперь скажет Парвизу? Как будет смотреть ему в глаза? Эта поездка, которой Дария добилась вопреки всем доводам мужа, ни в коем случае не должна была привести к тому, к чему привела: Мина собиралась бросить бизнес-школу за каких-нибудь полгода до выпускных экзаменов!
Ну и где он, ее муж, когда она так в нем нуждается? Почему он не войдет в чайхану, чтобы привести дочь в чувство?
Ах, если бы только она могла предвидеть, что сделает с Миной эта поездка!
36. Двойная жизнь
Обычно Мина вставала рано, надевала спортивный костюм и отправлялась на пробежку в парк Риверсайд. Вернувшись в свою квартирку на Бродвее, она принимала душ и собирала все необходимое – краски, кисти, карандаши и альбомы для набросков. Никаких компьютеров, никаких калькуляторов. Буквально на днях она все-таки решилась заказать масляные краски того производителя, которого так расхваливал в интернете художник из Массачусетса – с того самого сайта, который она просматривала, когда ее застукал профессор ван Хойзен.
Рамин ей позвонил. Они уже несколько раз разговаривали по телефону, и каждый время от времени повторял: «Надо бы встретиться», но у него были переговоры, сроки, проекты, у нее – экзамены, так что оба были заняты по горло. Их встреча под чинарой как будто отодвинулась, осталась где-то в далеком прошлом, хотя времени прошло не так уж много. Мине подчас хотелось, чтобы ушедшее волшебство вернулось хотя бы на то время, пока они беседуют по телефону, но ничего не вышло. Все-таки разговор по телефону – это просто разговор на большом расстоянии с помощью технических средств – какое уж тут волшебство!
Зато теперь она рисовала. Точнее – писала маслом на холсте с грубой текстурой, который так хорошо держит краску. У нее даже выработался свой распорядок или ритуал, который повторялся каждый день, за исключением пятниц. Каждый день она вставала как можно раньше и писала. Это помогало ей и отвлечься от Рамина, и напоминало о нем, словно она хотела одновременно забыть об их свидании в тегеранском парке и запомнить его навсегда.
Поначалу не все было гладко. Холсты на мольберте оставались пустыми, а эскизы напоминали кашу из красок, в которой не было ни системы, ни школы. Казалось, все ее мускулы – физические и душевные, – которые участвовали в творческом процессе, утратили форму, потеряли навык, автоматизм. Главное, Мина понятия не имела, с чего начать. Потом она вспомнила мастера-чеканщика из Исфахана, вспомнила Мост тридцати трех арок и колонны Персеполя, и дело постепенно пошло на лад. Начинала она с двух-трех неуклюжих мазков, за которыми стояли образы и картины, которые Мина пока не могла воплотить на холсте, но потом ее руки словно пробудились. В хорошие дни они начинали действовать сами, практически без ее участия, как будто заранее зная, какие формы и цвета Мина собиралась перенести на картон или холст.
Ее многоквартирный дом еще спал, а она уже рисовала. Потом срабатывал будильник, и это тоже было частью ритуала. Сигнал означал, что пора идти на занятия, и Мина откладывала краски, снимала забрызганные краской джинсы и надевала чистые слаксы и чистую рубашку, расчесывала и укладывала волосы и выпивала чашку крепкого кофе.
Потом она укладывала в сумку тетради с записями лекций по управлению финансами. Через полчаса она уже сидела в одной из аудиторий и прилежно работала на своем ноутбуке, рассчитывая нормы прибыли и решая другие управленческие проблемы.
Мина была уверена, что должна бросить учебу. Когда они вернулись из Исфахана в Тегеран, она несколько раз поклялась себе самой страшной клятвой, что бросит бизнес-школу и посвятит все свое время живописи. Она бы так и поступила, если бы не Бита, которая навестила ее вечером накануне отлета в Штаты. Мина только что закончила укладывать вещи, и в дом Ага-хана съезжались друзья и родственники, чтобы попрощаться с Дарией.
– Давай поднимемся на крышу, – предложила Бита. – Всего на несколько минут. Ты должна увидеть ночной Тегеран, а смотреть на него лучше всего с какого-нибудь высокого места. Я думаю, эту картину ты забудешь не скоро.
Когда-то давно Мина провела на тегеранских крышах немало летних ночей, где они с Битой спали, спасаясь от жары. Пока не начались бомбежки…
Как только они выбрались на плоскую крышу, Бита легла на спину и уставилась в усыпанное звездами небо.