– Они не защищали нас, а убивали своих врагов – культистов. Я не могу доверять им и не уверен, что они проводят нас до Санфелла, а после этого письма я стал сомневаться ещё больше. Хорошо, если они настроены помочь хотя бы вам, а если нет? Даффа волнуется всякий раз, как видит их, она боится. Может, среди них есть тот, кто взял её силой? Тот, из-за кого она стала… Из-за кого лишилась разума. Что, если они пожелают избавиться и от вас двоих?
– Но нас же не убили до сих пор. Нам же помогли, нас кормят, вкусно, да ещё и много. Нас защищают и ничего плохого не делают. Напротив, рыцари, братья то бишь твои, слуг к нам приставили, выделили покои большущие – весь дом семьи моей меньше был. Всё ради нас делают, а ты… Хотели бы, давно чего-то ж сделали б.
– Мы не знаем, кто из них на деле нам враг, а кто нет. Может статься, что пока враги с товарищами рядом, то ведут себя как должно, но стоит нам оказаться подальше от замка…
Тоб опустил голову и насупился. Он хотел геройствовать, но надеялся, что будет делать это в столице, недалеко от короля и множества рыцарей, которые сразу же, разумеется, будут оказывать помощь спасителю сестры почившего правителя и тёти их будущего короля. Юноша часто слышал от Зэурана про то, что нужно учиться хитрить, строить многоходовые планы, предполагать, что замышляют враги, но не понимал, как это делать. Не только знатные люди, но и рыцари с лекарями отличались удивительным умом, а сам Тоб едва ли был способен просчитать, что его ждёт хотя бы на пару шагов вперёд. Вместо этого он запоминал и учился на своих ошибках, и память подсказывала ему, что Зэуран совсем недавно говорил с ним точно так же. Мужчина в тот раз так же шептал, так же убеждал, произносил всё таким же голосом, от которого было не по себе…
Вновь подвергать свою жизнь смертельной опасности Тоб не был готов. Стоило настоять на своём, придумать другой план, переубедить друга, но ничего умнее, чем предложить лично написать регенту и попросить того спасти троицу, крестьянину на ум не приходило.
Двое мужчин вошли в обеденный зал и поставили на стол блюда и два кувшина. Даффа протянула руки к одному из них, но наученный горьким опытом ученик лекарей оказался проворнее и остановил леди.
– Даффа, я сам тебе налью. Погоди, не дёргай чашку!
Когда же троица вновь осталась одна, если не считать стражи у дверей, Тоб наклонился к рыцарю, не выпуская из рук кувшин, что слишком уж понравился душевнобольной женщине.
– И что же ты предлагаешь?
– Бежать. Мы сами приведём Даффу к Его Высочеству, как и собирались. Я понимаю, что это может быть опаснее, культистов было не так много, пока я был рыцарем… Да, я ожидал, что будет проще и потому предлагаю тебе за помощь добавить ещё золота. Причём часть я отдам прямо сейчас. В покоях я нашёл не только письмо, но и кошель Заака. И ещё пару интересных вещичек. Теперь путешествие пойдёт веселее. Что скажешь?
Тоб вздохнул и кивнул. Умирать он хотел куда меньше, чем ночевать на сырой земле во время пути. А Зэуран часто оказывался прав.
Вихт
На душе южанина было неспокойно. Не то страх, не то злость на самого себя, не то холод со слишком непривычной едой сковывали все внутренности, превращая те в камень.
Вихт чувствовал себя предателем, хотя не причинял вреда другу и даже не думал о таком. Клейс Форест прислал письмо, в котором в весьма вежливых выражениях попросил лорда Вайткроу прибыть в Санфелл в столь кратчайшие сроки, какие только возможны. Более того, он попросил об этом же и Рирза.
Тон, прослеживающийся в каждой строчке, ясно давал понять, что, несмотря на отсутствие прямого приказа, ослушаться регента, не важно по какой причине – хоть из-за серьёзной болезни, хоть из-за нежелания совершать продолжительный поход, хоть из-за смерти, – было невозможно. Сложно представить, какие бы проблемы могли ожидать храбреца, посмевшего перечить.
Послания доставили два разных вореба, а на следующий день прибыли ещё два. Многие лорды часто отправляли одинаковые вести дважды или трижды, если хотели иметь гарантию, что те достигнут цели. Никакой ценной информации в письме не нашлось. Ничего, что могло бы свидетельствовать о настроении лорда Фореста, о его намерении или причине подобного срочного вызова. Захватчики Фиендхолла перечитывали свои послания по десятку раз, крутили пергамент – регент не пожалел на них денег, – складывали, читали через слово или через строку, обсуждали, но так и не выудили ничего стоящего.
Вихту было неприятно лицезреть волнения Рирза, и южный лорд понимал, что виноват перед другом. Именно на нём лежала вина. Это он отправил гонцов, он отдал прошение о титуле, он рассказал о том, как всё было, он оповестил о своём подарке… Он привлёк внимание регента к северу и двум лордам, не думая о последствиях своего поступка.
Южанин видел Клейса Фореста всего несколько раз, уже очень давно, и почему-то вовремя не подумал, что тот мог стать совсем другим человеком. Или казаться в присутствии Вихта иным. Кто знает, какие мысли на самом деле роятся в голове младшего брата Райана? Что, если они оба и впрямь испытывали симпатию к Рогору Холдбисту и готовы из мести уничтожить противников северянина? Фейг могла быть права – старые приятели, сблизившиеся в своё время из-за дружбы их отцов, оставались на одной стороне. И регент, как и любой Форест, отдаст предпочтение брату и его другу, нежели лорду Вайткроу, знакомому лишь из-за необходимости и брачных договоров, и его не известному никому приятелю-бастарду.
Поначалу Вихт не хотел говорить о своём решении позаботиться о друге и помочь ему добиться желаемого. Он страдал от чувства собственной ничтожности, угрызения совести терзали его не переставая. День и вечер превращались в попытку избежать общения с Рирзом, благо на тот момент северянин и сам не горел желанием вести беседы, погружённый в нескончаемый поток дел. Одни только допросы и выявление преданных лорду Робсону Холдбисту занимали долгие часы.
Ночью становилось лишь хуже, и сны, в которых южанина обвиняют все, кто только может, постоянно приходили к правителю. Вихт видел, как казнят Рирза, видел собственную казнь и ненависть в глазах народа. Он просыпался в холодном поту и больше не мог заснуть до самого рассвета. Лишь проникающий в окна свет дарил толику спокойствия.