Делать нечего, я приступил к осмотру. В горле было чисто, язык, щедро обложенный белым налетом, был слегка отечен. В легких решительно ничего примечательного, сердце стучит как часы, правда, тахикардия до ста ударов в минуту ‒ многовато, но неспецифично, может быть признаком вообще любого нездоровья. Температура 37,2 – вот и причина тахикардии. Кожа и склеры без особенностей. Голени худые, без отеков.
Я уложил мужика на кушетку и принялся пальпировать живот. Поджарая эпигастральная область реагировала на пальпацию спокойно, печень была на своем месте, селезенка и почки пальпаторно не обнаруживались. Все, как и должно быть. Ниже я прощупал спазмированные петли кишечника, что для пищевого отравления было вполне логично. Нет, жидкого стула не было… Да, пить хочется… Нет, с утра не ел…
Я почти закончил осмотр, но так ничего и не нашел. Похоже, что придется накормить его активированным углем и рекомендовать обильное питье. Почти машинально я проверил у него симптом Щеткина−Блюмберга – пробу на раздражение брюшины. Сделал я это больше «для проформы» ‒ живот был везде абсолютно спокоен, но так предписывал протокол, не мною составленный, от которого меня учили не отступать. Поэтому я вдавил пальцами в правой подвздошной области, а затем резко отдернул руку. И вдруг мужик поморщился. Я повторил экзекуцию, и его снова перекосило.
– Понял, понял, − сказал я. – Больше не буду. Можно вставать, одеваться.
Он по-своему истолковал мое облегчение.
– Ничего страшного? Отлежусь денек и пройдет…
Я помотал головой.
– Не пройдет. В город поедете.
– Это зачем же?
– Аппендицит.
Он вытаращил глаза. Похоже, что такое аппендицит, он знал, потому что очень уж испугался. И, слава Богу, уговаривать его не пришлось. А вот я задумался: как же его отправить?
На помощь пришел Кузьмич. Он подошел к моему столу, снял трубку с телефонного аппарата, покрутил диск внушительных размеров. Из трубки раздались долгие гудки.
– Куда они там все запропастились… − проворчал Кузьмич. – Ладно, вы – вот что… Идите сейчас к председателю колхоза, просите машину. Скажете, доктор сказал «аппендицит». Надо срочно в город ехать, оперировать.
Затем он лихо подсунул мне уже написанный бланк направления на экстренную госпитализацию в ЦРБ. На мой вопрос, точно ли дадут машину, он энергично закивал головой.
– Дадут, куда денутся!
На том и порешили. Позже я позвонил в приемное отделение центральной районной больницы и предупредил, что к ним едет мужик «с приветом от меня». Так я впервые в жизни диагностировал так называемый «острый живот».
Прием я вел в тот день очень долго. На опрос жалоб, осмотр и принятие решения времени уходило не очень много, но вот оформление карт и выписка рецептов существенно тормозились из-за непривычного способа письма. Мои канцелярские принадлежности обнаружили исключительно подлый характер. Они будто бы обладали собственной волей и, не желая признавать во мне нового хозяина, стремились испортить все, к чему я прикасался. Они не пакостили с самого начала, напротив, давали мне возможность насладиться процессом и поверить в успех, и вот тут меня и ожидал какой-нибудь сюрприз – то опрокидывалась крышка от спиртовки, служившая чернильницей, то перо, только что бывшее послушным, вдруг принималось рвать бумагу и стрелять кляксами, то линия вдруг раздваивалась…
Мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы овладеть техникой письма и подчинить себе злосчастный письменный прибор. Кузьмич снисходительно смотрел, как я упражняюсь в чистописании, но ничего не говорил. Только сейчас я понял, что означает это слово из старых детских книжек − написать разборчиво и не изгадить чернилами запись, себя и стол.
В этом деле требовался характер, и, судя по всему, он был у меня. Я побеждал, медленно, но верно. Я уже быстрее среагировал на второе падение «чернильницы», и моя запись осталась неряшливой, но читабельной. Я почти увернулся от брызг и сумел отмыться на второй раз гораздо быстрее. Пакости стали реже. Под конец дня я научился чувствовать и предугадывать сюрпризы моего пера и стал более философски относиться к кляксам. И перо успокоилось или, быть может, затаило злобу. Я решил, что время покажет.
После мужика с острым животом мозаикой в калейдоскопе закрутились разнообразные насморк, кашель, «посмотрите руку» (по-моему, тревожно-ипохондрический синдром, рука как рука), «дай капель в глаз» (жуткий конъюнктивит), «прослушайте меня, доктор» (озабоченная тетка лет сорока с томным взглядом – вполне здоровая, на мой взгляд, если не считать легкого, вполне фрейдовского невроза), один фурункул (небольшой, намазал ихтиолкой и велел прийти, если он не вскроется сам), еще один обструктивный бронхит курильщика (старый дед, тоже крутивший «козьи ножки» и начинявший их самосадом).