Наступило утро понедельника, и Кесада, собрав подписи двух других восставших капитанов под письмом с их требованиями, направил длинную лодку во главе с Кокой к флагману. В письме мятежники обвиняли Магеллана в нарушении королевских указаний заведением флотилии слишком далеко на юг, отказывались выполнять его приказы в качестве генерал-капитана экспедиции, признавали его лишь как старшего капитана в случае его согласия на немедленное возвращение в Испанию. Для Магеллана и его не столь многочисленных сторонников положение в эту лунную ночь складывалось чрезвычайно серьезно.
Проявляя удивительную выдержку, потрясающую находчивость и дерзкую смелость перед лицом крайней опасности, вместо того чтобы дать ответ на полученное требование, он организовал захват всех людей присланной лодки, переодел в их одежды своих сторонников, посадил их в нее и, привязав ее к длинному кабелю, стал дожидаться скорого прилива, который мог отнести лодку в нужный момент к восставшей «Виктории». Затем Магеллан отправил свою собственную лодку с группой вооруженных людей во главе с верным Эспиносой, который вез для Мендосы его приказ подчиниться и незамедлительно прибыть на флагман. В случае отказа выполнить приказ де Эспиноса должен был убить мятежного капитана. Узнав, что Магеллан написал ему свое личное письмо, как настаивал Эспиноса, для передачи в его собственные руки, Мендоса пригласил прибывшего и одного сопровождавшего его офицера к себе в каюту. Прочитав записку Магеллана, Мендоса скомкал ее, чтобы выбросить, и разразился презрительным хохотом в лицо Эспиносы. Эспиноса протянул вперед левую руку якобы взять отвергнутое письмо, но вместо этого резко схватил Мендосу за бороду и, отбросив назад его голову, нанес ему молниеносный смертельный удар кинжалом в горло. Офицер сопровождения в свою очередь ударил Мендосу еще раз ножом в голову.
Расправа с Мендосой произошла так быстро и тихо, что никто из членов экипажа ничего не заметил. Вслед за этим Эспиноса вышел на палубу и взмахом платка подал условленный сигнал своим переодетым людям во главе с Дуарте Барбозой, дожидавшимся его в лодке на привязи около флагмана. Удерживавший ее кабель с «Тринидада» был отпущен, и несомая волнами прилива лодка через несколько минут бесшумно пристала к борту «Виктории». Сидевшие в ней вооруженные люди быстро поднялись на борт каравеллы, а назначенный предварительно ее капитаном Барбоса отдал приказ немедленно поднять якоря и парус даже до того, как ее экипажу стало известно о гибели капитана Мендосы. Под легким ночным бризом «Виктория» направилась к выходу из бухты и встала в нем рядом с «Тринидадом» Магеллана, а вскоре к ним присоединился и остававшийся верным ему капитан Серрану на своем «Сантьяго».
Теперь на стороне генерал-капитана было уже три каравеллы, которые контролировали выход из бухты, где оставались запертыми «Консепсьон» под комадованием Кесады и «Сан-Антонио», захваченный у Мескиты Картахеной. Перепуганный неблагоприятной переменой положения Кесада решил вместе с «Сан-Антонио» под покровом темноты незаметно проскользнуть мимо трех стоявших на выходе из бухты каравелл и выйти в открытый океан. Но еще до того как Кесада отдал распоряжение приготовиться к отплытию, верный Магеллану моряк разрубил якорный кабель, и «Консепсьон» на волнах уже начавшегося отлива стала дрейфовать к выходу из бухты. Когда она поравнялась с флагманом, Магеллан, приготовившийся к этой встрече, приказал произвести по ее борту прямой пушечный удар, за которым на ее палубу посыпался целый дождь из стрел арбалетов и копий. Кесада в латах метался среди них по палубе своей каравеллы в отчаянии, но тщетно, призывая ее экипаж оказать сопротивление. Никто выручать его не решился и не захотел. Теперь Магеллан сам отправился со своими людьми в лодке на «Консепсьон», поднялся на нее и с обнаженным мечом заставил Кесаду сдать ему его парусник.
Кока и Кесада были быстро посажены на флагмане в кандалы, и дело оставалось за ликвидацией мятежа на «Сан-Антонио». Магеллан отправляет к нему лодку во главе с неутомимым Эспиносой, который по установленному порядку приветствовал его из нее от имени генерал-капитана и, раздавленный еще одним унизительным поражением Картахена заискивающе ответил ему лояльной утвержденной протоколом фразой. Тогда Эспиноса поднялся на борт и арестовал Картахену, находившегося в латах и в полном вооружении. С очень опасным мятежом было покончено ценой всего лишь одного раненного верного Магеллану человека.
На следующий день тело Мендосы было вынесено на берег и, согласно установленному порядку, под официальный клич «Предатель!» было подвергнуто четвертованию. Вслед за этим был проведен военно-полевой суд, который признал казненного Мендосу, Картахену, Коку, Элькано, Кесаду и слугу последнего Молину виновными в измене и приговорил их к смертному наказанию. Кесада был казнен его собственным слугой Молиной, за что тому была сохранена жизнь. Магеллан помиловал всех остальных приговоренных, заменив им смертную казнь на каторжные работы в течение всего зимнего пребывания в Сан-Хулиане, когда они, соединенные длинными цепями в одну команду, пилили дрова и откачивали воду на судах. Генерал-капитан снова пощадил от наказания Картахену, который, однако, и на этот раз не оправдал его доверия, опять занявшись вместе с одним из капелланов подстрекательством людей к мятежу. После очередного военно-полевого суда Картахена и его сообщник в рясе были признаны виновными в преступном деянии и приговорены к оставлению на береге.
Других мятежей в присутствии Магеллана на протяжении всей остальной части этой очень длительной и невероятно трудной экспедиции больше не возникало. Генерал-капитан проявил себя жестким, но справедливым руководителем и пользовался заслуженным авторитетом прежде всего у рядового состава как за эти качества, так и за его высочайшие знания навигации. Именно эти люди составляли ту основную опору, которая помогала ему бороться с мятежными капитанами его флотилии. Зная, что экипажи нельзя оставлять без дела, чтобы избежать их разложения в праздности на берегу, он все время занимал их ведением охоты и рыбной ловли, приготовлением одежды и продуктов из шкур и мяса местных животных, починкой корпусов судов и ремонтом их оснастки или разного рода полезными для всех другими делами.
Во время этой длительной стоянки в Сан-Хулиане Магеллан дал разрешение неутомимому и инициативному капитану Серрану в ответ на его просьбу отправиться на поиски провианта на юг и одновременно провести обследование побережья в поисках пролива на каравелле «Сантьяго». В ходе этой экспедиции 3 мая 1520 года во время неожиданно поднявшегося шторма «Сантьяго», стоявший на рейде недалеко от южного берега реки, названной Магелланом потом Санта-Крус, потерял якоря из-за порвавшихся от сильного ветра кабелей и был вынесен на прибрежную песчаную косу. Но через несколько дней потоки воды вынесли его снова в море, но он опять попал на мель, и на этот раз освободить его оказалось невозможно. Однако его груз несколько позже спасти все-таки удалось. После первой аварии два члена экипажа вызвались отправиться в Сан-Хулиан за помощью. Им пришлось использовать часть досок каравеллы для строительства лодки, без которой они не могли пересечь находившуюся на их пути реку, а затем по заснеженной пампе в течение 11 труднейших дней преодолевать пешком свыше 60 миль почти без еды и без какого-либо укрытия. Магеллан немедленно направил потерпевшим помощь, и после целого месяца страданий все люди были благополучно спасены. После этого инцидента в экспедиции осталось уже четыре судна.
В сентябре, когда приближалась местная весна, глава экспедиции принимает решение покинуть унылый Сан-Хулиан и дождаться потепления в районе реки Санта-Крус, куда его каравеллы прибыли 14 числа. После некоторого времени пребывания в этом новом месте ряд офицеров поставили перед Магелланом вопрос о прекращении поисков пролива и изменении маршрута к Островам Пряностей вокруг мыса Доброй Надежды. Генерал-капитан решительно отклонил это предложение, но пообещал вернуться к нему, если поиски дальше на юге континента пролива не обнаружат. Такой ответ не понравился ряду офицеров, а один из них — лоцман на «Сан-Антонио» Эстебан Гомес — пытался организовать новый мятеж, но не получил нужной поддержки у своих коллег. Погода постепенно теплела, и 17 октября Магеллан вывел свои четыре каравеллы из устья реки Санта-Крус, взяв курс вдоль побережья к новым южным широтам.
Как сообщает нам Пигафегга, «в день Одиннадцати тысяч девственниц (21 октября) при приближении к 52 градусу южной широты они обнаружили пролив в 110 лиг, или 440 миль, длиной. И поскольку они сочли это за великое чудо, они назвали его (начало) мысом Одиннадцати Тысяч Девственниц. Он составляет около половины лиги в ширину и ведет в другое море… Если бы не генерал-капитан, они бы не смогли найти этот пролив, так как полагали, что он скрыт. Однако капитан знал, что ему нужно будет проплыть через очень скрытый пролив. <…> Вот почему они нашли его с великой трудностью». Действительно, искомый пролив тщательно скрыт природой от глаз человека окружающими его скалами, а водные подступы к нему огорожены множеством разбросанных каменных глыб и опасных отмелей, которые вместе с сильными течениями приливов и отливов отпугивают мореходов от приближения к этому разрыву в прибрежной линии континента.
Упоминаемая Пигафеттой карта с изображением искомого пролива Мартина Богемского из Нюренберга, которую Магеллан видел в архиве короля Португалии, вызывала немало дискуссий у исследователей этого знаменитого плавания. Их общее мнение сходится на том, что, скорее всего, этот итальянский участник экспедиции ошибся относительно авторства упомянутого документа, так как приводимый им картограф на его известных картах такого пролива не изображал, а изобразил его и при этом очень отчетливо нюренбергский коллега Мартина Иоганнес Шонер на своем глобусе 1515 года. На этом же глобусе Шонер ошибочно представил океан между Америкой и Азией в невероятно сокращенном виде, поместив, в частности, Японию и Острова Пряностей совсем недалеко от западного побережья нового континента. По всей вероятности, именно этот глобус послужил главным ориентиром в определении маршрута Магеллана, где огромнейшие пространства открытого им Тихого океана выглядели уже, чем воды между Европой и Америкой, что не могло не воодушевить этого мореплавателя, который рассчитывал после пролива на расстояние не большее, чем переход через Атлантику.
Теперь, когда четыре каравеллы Магеллана обнаружили разрыв в линии материка, он решил обследовать его, чтобы убедиться, что он был действительно началом пролива. Обойдя с большой осторожностью водные скалы и мели с юга мыса Девственниц, генерал-капитан обнаружил там небольшой залив Посесьон, где решил оставить на стоянку флагман «Тринидад» и «Викторию», отправив своего друга Серрану, переведенного теперь капитаном на «Консепсьон», и своего двоюродного брата Мескиту во главе «Сан-Антонио» вперед для проведения обследований незнакомых вод и берегов. Но в ночь с 21 на 22 октября мощным порывом невероятной силы поднялся северо-восточный ветер, который буквально крутил на якорях оставшиеся на стоянке парусники, в то время как каравеллы, вошедшие в пролив, неудержимым шквалом понесло между довольно узкими скалами на запад. Казалось, что эти последние могут разбиться о каменные берега в любую минуту, но на их пути пролив вдруг неожиданно расширился до двух миль и дал им возможность найти там небольшое укрытие и переждать бурю на якорях. Пройдя это первое расширение, они проследовали дальше по сузившемуся снова каналу и оказались во втором, еще большем его расширении, а затем перед ними возникла крупная бухта.
Здесь Серрану и его лоцман Карвальу посоветовались друг с другом и пришли к заключению, что они действительно находились в проливе. Этот вывод поддержали и на «Сан-Антонио», после чего оба парусника поспешили доложить об этом потрясающем открытии Магеллану, хотя опасались, что оставшиеся на рейде каравеллы погибли в пронесшемся могучем шторме. Такие же опасения переживали и на борту флагмана и «Виктории». Но теперь, когда возвращавшиеся суда увидели, что их два собрата дожидаются их возвращения, они, подняв флаги, объявляющие огромный успешный результат похода, разразились пушечными выстрелами, мощными победоносными звуками труб, салютующей стрельбой и неудержимыми криками радостной новости. Это огромной важности событие произошло 1 ноября 1520 года в день Всех Святых, что и побудило Магеллана назвать пролив Всесвятским, но история оставила за ним имя его великого первооткрывателя.
После торжественного проведения хвалебного молебна в благодарность Всевышнему и Деве Марии воодушевленные историческим открытием мореплаватели устремились в скалистые каньоны пролива. В канале между двумя расширениями пролива Магеллан послал с «Тринидада» лодку на берег — это был первый выход европейцев на южной оконечности американского континента. В этом месте высадившиеся обнаружили труп погибшего кита и кладбище местных обитателей, где около двухсот умерших покоились на поднятых сваях, но живых людей они нигде не встретили. Обилие высоких скал со всех сторон пролива и целый ряд гористых островов порой создавали впечатление, что этот водный проход ведет в тупик, но затем появлялись его новые, иногда многочисленные ответвления, уходившие в разные, а то и в противоположные направления. В одном из таких мест к югу от сегодняшнего мыса Пунта-Аренас Магеллан снова разделил экспедицию, направив «Сан-Антонио» и «Консепсьон» в два очень широких рукава, один из которых уходил на восток, а другой — на юго-восток. Сам же он вместе с «Викторией» продолжил путь по руслу, шедшему на юг. Рукава оказались тупиками, а южный канал вывел Магеллана к множеству островов и водных лабиринтов, где было трудно ориентироваться.
До разделения экспедиции ее руководитель провел совещание со своими капитанами, на котором возник вопрос о том, продолжать ли двигаться вперед или повернуть назад. Все во главе с Магелланом, кроме лоцмана «Сан-Антонио» португальца Эстебана Гомеса, твердо выступили за продолжение намеченного маршрута, и именно это решение было принято. Честолюбивый Гомес все время рассчитывал на получение капитанского поста, а после отстранения Картахены ждал, что он займет его место на «Сан-Антонио», но когда его занял Мескита, затаил обиду и злобу на Магеллана и его слабовольного родственника. Когда «Сан-Антонио» оказался в отрыве от остальных судов во время обследования одного из восточных рукавов пролива, Гомесу удалось подкупом привлечь на свою сторону несколько его крепких моряков, заковать в кандалы Мескиту и затем передать командование каравеллой своему сообщнику Герра. Подняв мятеж, Гомес и его приспешники повернули назад и в марте 1521 года достигли Севильи, где он сам и Мескита были брошены в тюрьму. Однако Гомесу удалось не только вскоре выйти из заключения, но и получить королевское поручение найти другой пролив через новый континент. Мескиту освободили только через два года, когда он смог доказать свою невиновность в мятеже и затем вернуться в Португалию по приглашению короля Дона Мануэля.
Продолжая путь дальше по проливу, Магеллан и его спутники увидели далекие огни ночных костров обитателей очень большого острова, который по этому случаю и был назван ими Огненной Землей. Продвигаясь вперед, они вскоре достигли мыса, который оказался самой крайней южной оконечностью американского континента — мыса Форвард, где сам пролив поворачивал свое центральное русло на северо-запад среди величественных заснеженных гор с живописными ледниками и водопадами, множества островов и бесконечного числа бухт, заливов и протоков. Весенняя антарктическая пора украшала берега широкими пестрыми коврами ярких цветов и сочного моха. Это были действительно захватывающие дух пейзажи, оживляемые массами незнакомых птиц. Воды кишели косяками знакомых и не виданных ранее путешественниками рыб. Около устья одной из рек, названной Магелланом рекой Сардин, что отражало обилие в ней этой рыбы, он остановился в ожидании двух других каравелл.
За эти четыре дня, как сообщает Пигафетта, «они отправили хорошо снабженную лодку в поисках мыса другого моря и вернулись на третий день и сообщили, что они увидели мыс огромного моря. И генерал-капитан от радости расплакался. Они назвали его мысом Желания, так как столь долго желали его увидеть. И они повернули назад в поисках двух других кораблей, но нашли только "Консепсьон"…» Ее капитан Серрану ничего не мог рассказать о «Сан-Антонио», а его тщательные поиски по водам пролива ничего не дали. Тогда, оставив на трех высоких вершинах флаги с письмами для пропавших и возведя небольшой крест у реки Сардин, Магеллан направил экспедицию к выходу из пролива в другое море.
«Они выплыли из этого пролива, — пишет Антонио Пигафетга, — в Тихое Море 28 ноября 1520 года…» Пролив между Атлантическим океаном и Южным морем, который оказался очень протяженным — длиной свыше 400 миль — и невероятно сложным для навигации, был наконец найден и даже пройден благодаря огромному опыту и силе воли Фердинанда Магеллана — одного из самых великих мореплавателей за всю историю человечества. Этим плаванием была открыта также самая южная часть американского континента. Теперь перед путешественниками лежал еще один океан, о подлинных размерах которого ни они сами и ни кто другой не имели никакого представления. Они скорее готовились к непродолжительному переходу от Нового Света к Островам Пряностей.
Продолжение дальнейшего плавания Магеллана не имеет прямого отношения к открытию или завоеванию американских земель, хотя оно содействовало последующему освоению их западного побережья, в том числе из Азии, но его короткое изложение тем не менее представляется заслуживающим внимания с точки зрения целостности этой героической экспедиции.
После дезертирства «Сан-Антоиио» эскадра Магеллана вышла в новый океан в составе трех каравелл; флагмана «Тринидад», парусника «Виктория» с капитаном Дуарте Барбозой и корабля «Консепсьон» под командованием Жоау Серрану. В течение двух дней и трех ночей они продвигались вдоль берегов сегодняшнего Чили, стараясь держаться подальше от множества его водных скал и наблюдая за тянувшейся на север бесконечной горной цепью Анд, индейское название которой, означающее «горы», им было еще неизвестно. После этого флотилия стала углубляться в просторы океана, который за хорошую спокойную погоду, сопровождавшую путешественников, был наречен Магелланом «Тихим».