На первом этаже было несколько технических помещений, и кабинет Гринберга, он сам предпочел остаться здесь. Говорил что-то о тяге к земле, но на самом деле Макс просто боялся ездить на лифте.

Машинально я кинул взгляд на знакомую дверь. Из-под нее просачивалась тонкая полоса света. Время половина девятого — слишком поздно для работы, слишком рано для клуба. Пограничное время, в которое Гринберг заваливался ко мне и трепался о жизни. Я подошел и повернул ручку — закрыто. Нехорошее предчувствие накатило на меня волной тошноты и прошло, возвращая рассудку привычную остроту. Он никогда не запирался. Ни разу. Кроме как сегодня…

Тут я услышал знакомый женский голос:

— Пожалуйста, не надо. Я прошу вас, не надо!

И все. Вакуум. Страх петлей сдавил горло, заставляя шире открыть рот и глубоко вдохнуть. Что бы ни происходило сейчас в кабинете, в моей голове все это выглядело гораздо хуже. Кровь пульсировала в висках, отбивая неровный ритм. Мысли путались. Я дернул ручку на себя, но так и не смог открыть. И тогда, не сильно думая о последствиях, с разбега саданул по двери, лишь бы попасть в комнату, где была заперта девушка, голос которой так похож на Тину.

Что ж.

Макс перешел черту и сделал недопустимое. То, что было нельзя ни мне, ни ему, ни кому бы то ни было из мужчин. Прижав Тину к стене и, заведя ее руки ей же за голову, пытался поцеловать сопротивлявшуюся, в край испуганную девочку, почти ребенка. Ее глаза были полны страхом, тем самым, что заставил меня остановиться однажды. Страхом, который отвернул меня от любого грязного поступка, как лучшее в мире стоп-слово во взрослых играх. Гринберг не был мною и слезы, стоявшие в глазах Алевтины, не значили для него ничего.

И… я сошел с ума, Барбара. Полностью слетел с катушек, едва ли понимая, что творят мои руки. Ярость и гнев обрели физическую форму и со всей силы и размаху обрушились на холеное лицо Гринберга. Он оказался подо мной, я сверху, удары сопровождались глухими стоном и женским плачем. Макс не умел драться, а в меня вселились все бесы мира, так что играли мы не на равных. Я бы убил его, Барбара. Ну, то есть, в тот момент, я вполне мог убить его, я искренне желал этого, и остановился лишь только при виде крови. Мои кулаки оказались такого неправильно красного цвета, который можно получить если добавить в банку с гуашью немного фиолетового и коричневого. Кровь была вязкой как кисель. Легко пачкала пол и одежду. Переведя взгляд со своих рук, посмотрел на Макса. Разбитый нос и треснутая губа в качестве трофея, демонстрировали, что я все-таки сильнее. Гринберг выглядел максимально хреново.

Медленно, будто сквозь вату, я встал с пола. Тина, вцепившись в ткань моего пиджака, что-то кричала и умоляла нас остановится, но я не слышал ее. Думал только о том, что мог бы убить человека, единственного друга за то, как он повел себя с Тиной.

От накатившего адреналина ноги дрожали, но я постарался держаться прямо. Наклонился и подал руку, чтобы помочь Гринбергу, но он откинул ладонь и поднялся сам. Без прежней грациозности, лоск слетел с Макса при первом же ударе. Мы замерли напротив друг друга, напряженно вглядываясь в глаза противника и желая только одного: никогда не делать того, что могло бы привести к этой драке. Не такой красивой как в фильмах, но с очень зрелищными последствиями. Макс сплюнул сгусток крови на пол и потрогал челюсть рукой, будто не верил, что она еще на месте.

— Ты совсем слетел с катушек. — Он шепелявил. Возможно, стоматолог будет нужен ему так же сильно как мне психотерапевт.

— Я просил тебя ее не трогать. — Тихим, вкрадчивым голосом ответил я, нащупав Тину, прятавшуюся у меня за спиной. Она была рядом, со мной, а значит все не зря.

— Да какого хрена, Андрей?! Это же Ляля, сходи на Патрики, посмотри как выглядят настоящие женщины!

— Еще раз назовешь ее так, и я за себя не ручаюсь. — Тина испуганно вцепилась мне в рубашку, надеясь остановить меня, если я снова сорвусь. Маленькая дурочка, и да, так говорить о ней можно только мне.

— Серьезно? Такая особенная? Сотканная из облаков и радуги? Что ж ты не выбрал свое сокровище, когда у тебя была такая возможность?!

— Не твое дело. — Глухо прошептал я, подавляя далекие отголоски собственной вины.

— Это мое дело! Мое, черт тебя дери! Эта вся херня, что происходит вокруг — мое дело. И мой разбитый нос тоже мое дело. Ты больной, Андрей! Шизофреник! Посмотри на себя, ты больше не можешь контролировать свои поступки!!!

— Заткнись.

— А то что? Ударишь снова или перейдешь прямо к поножовщине? Я люблю тебя, Воронцов. Очень люблю. Но сейчас ты ведешь себя как придурок и мне за тебя страшно. А она, — Гринберг нервно кивнул в сторону Тины, — не такая уж и овечка. Но ты этого в упор не видишь.

— Пошел вон, — я глядел в пол, неосознанно избегая его взгляда. — Вон!!!