И тут судьба мне слегка улыбнулась.

— Нет, глянь, тот, который пел, тоже взял сижку, — сделав довольную лыбу, сказал я, — Нелогичные какие существа — люди.

— Да ну тебя.

— Нет, правда, посмотри, вон, — сказал я чуть ли не переходя на крик, из‑за чего ей стало так за меня неловко, что ее уши стали краснее вина, что она пила.

— Тихо ты, нас заметят.

— Вряд ли «нас», на меня‑то что им смотреть? А вот на тебя — не только смотреть бы…, — как же пьян я был.

Она посмотрел на меня, как на самого пошлого и банального идиота, но все равно она не пыталась скрывать, что ей было очень приятно.

— Хорошо, если тебе нужен хоть какой‑то повод, — сказала она затем отстраненно, — то они, по крайней мере, заслужили.

— Эй, уж если ОНИ заслужили, то чем я хуже? — задал я такой вопрос.

— Они… они делают что‑то… Что‑то красивое.

Как эти звезды, которых я не видел уже несколько лет.

Как это лицо, принадлежавшее трупу, так издевательски снова появившееся в моей жизни.

Как этот голос, от воспоминаний о котором кто‑то сжимает мое сердце в кулак, пока аорта не лопнет.

— Ясно все, ясно, — оскорбленно и даже исступленно сказал я. Пойман с поличным.

— Какой же ты глупый, — сказала она, внезапно тихонько рассмеявшись, — Ты, может, ничего не делаешь, но…

— Но что?

Скажите мне, что я хороший.

— Но ты бы никогда не сделал ничего плохого. Ты… ты понимаешь жизнь. Ты ее чувствуешь. Ты знаешь, что хорошо и что плохо. Это — самое главное. Ты готов защитить то, что важно. И этого достаточно.

Ложь.

Я не защитил нихрена.