Я лишь запустил цепную реакцию — потом она вдруг решила, что мы должны бежать. Точнее, она сказала это так, будто планировала годами, но что‑то ее удерживало. Может, она меня ждала. Не знаю. Просто:

— Нам надо бежать. Сейчас. От этого зависит все.

Я принял эту идею с энтузиазмом.

Дурак.

Что ждать от дурака, который, разговаривая с ней, смотрел то с бесконечным восхищением, как на ангела. Или демона — и то, и то внушает благоговейный страх, я думаю.

Но тогда, сидя в том баре, я приулыбнулся так слабо, словно боялся, что от движения лицевых мышц моя голова пойдет трещиной прямо на уровне рта. Но тогда я почувствовал странное тепло внутри себя. Люди что‑то говорят про бабочек в животе, но у меня там скорее завелась стая мотыльков.

И слабый, болезненный, но невинный и чудесный огонь горел в ее глазах и, наверное, в моих.

На него эти мотыльки и летели.

Теперь же единственным светом были выставленные в ряд уличные фонари. Снег падал очень медленно. Я прибавил шагу, чтобы найти ее и, может быть, все исправить на этот раз, сделать наконец‑то хоть что‑то «правильное» — не то слово. То, что необходимо.

Даже не знаю, как сказать.

Слова.