Книги

В лучах эксцентрики

22
18
20
22
24
26
28
30

И под похоронную музыку он идет, как арестант, сцепив руки за спиной.

Пуговкин играет роль труса. Играет сатирически заостренно, даже по-зощенковски гиперболизированно. Это отвратительный, жалкий до безобразия трус. И все-таки он несет в дом все, что можно стащить на работе. В какой-то степени этого Горбушкина можно считать родоначальником очень мощной и впоследствии широко разветвленной кастой несунов.

Конечно, он нарушил закон, расхищал социалистическую собственность. И его надо привлечь к ответственности. Однако и тут есть маленький нюанс, а именно: таким образом, как Горбушкин, закон нарушали если не все, то подавляющее большинство честных советских граждан. И очень долго почти никто не задумывался над тем, что если закон нарушает большая часть населения, то это говорит о неблагополучии не с народом, а с законом или с государственной структурой. Действительно, нас усердно уверяли в том, что мы достигли первой фазы коммунизма, а в последнее время — развитой системы социализма и что наша социалистическая собственность — это общенародная собственность, то есть все в стране наше, свое. Но ведь если бы действительно было свое, его не надо было бы тащить. Сам у себя никто не ворует, разве что психически неполноценный.

Только сейчас начали говорить о том, что до сих пор мы жили не при социализме, тем более всесторонне развитом, а при государственном капитализме, являющимся, по мнению экономистов, якобы неизбежной фазой развития общества после революции. А поскольку капитализм — система эксплуататорская, то между государством, выступающим в качестве эксплуататора, и эксплуатируемым народом существовала высоченная стена. Государство и народ — это были категории не только разобщенные, но и стоящие на различных полюсах как правовых полномочий и привилегий, так и материального благополучия. Из всего многообразия необходимых народу прав он мог пользоваться только одним — правом на работу, особенно — на ударный труд. Был издан даже закон о принудительном труде, относительно так называемых тунеядцев. Не касаясь опять-таки всего многообразия прав личности, народ даже не получал за свой труд полностью. Не говоря уже о подоходном налоге, был выдуман даже налог на то, чего у нас не было. Не имела женщина мужа и, естественно, детей — плати налог на бездетных и холостяков. Таким образом, мы платили даже за свои лишения. В целом налоги достигали девятнадцати процентов — почти одной пятой зарплаты. Кроме этих прямых наборов с небольших и неполных вкладов с граждан взимали непомерные так называемые косвенные налоги, в виде невиданно высоких наценок (по сравнению с себестоимостью) на самые необходимые товары. Поэтому нет ничего удивительного в том, что образовалась очень обширная категория несунов. Тащили почти все. Это был стихийный протест против мизерной оплаты труда и непомерных цен на товары, органическое и понятное стремление хотя бы частично компенсировать недополученную часть заработанной суммы.

Закон квалифицировал несунов как уголовных преступников и устанавливал за это сроки. Во время войны судили даже за жменю подобранного в поле осыпавшегося зерна. Но отношение людей к этому явлению расходилось с уголовным кодексом.

Правда, к продавцам, к каковым можно причислить и Горбушкина, у народа установилось более неприязненное отношение, потому что они компенсировали свою недополучку не только за счет государства, но и за счет нас, покупателей.

Шурин Горбушкина (брат жены) — торговец пивом (В. Невинный). Он уверен, что Горбушкина упекут. У него не появляется никаких, хотя бы запоздалых ахов относительно того, что не надо было таскать и прочее. Эту форму улучшения своего благосостояния все персонажи рассказа воспринимают как нормальную: не хуже других! Судьба арестованного зятя его тоже нисколько не беспокоит. У родственника единственная забота: как спасти натасканное имущество сестры от неминуемой конфискации? Выход есть: срочно все распродать!

Бросается в глаза подчеркнутое увлечение персонажей вещами, барахлом. Имущество ценится дороже человека и его свободы. Оказывается, угрожающая обществу проблема вещизма, которую публицисты обнаружили где-то в 60-е годы, восходит еще к временам нэпа.

Горбушкин приходит к следователю еле живой от переживаний и страха. Он наливает воду в стакан, и рука его дрожит так, что слышится непрерывный дребезжащий звон графина о стакан. Потом он смотрит на портрет Маркса, и ему мерещится, будто основоположник пролетарской идеологии на портрете оживает и грозит ему пальцем. Следователь говорит ему, что он приглашен в качестве свидетеля по делу известного ему Щукина. Но от страха Горбушкин долго не может переварить эту новость.

А между тем в его доме идет полная распродажа. Здесь его свояк проявляет невиданную расторопность и неиссякаемую энергию. Имуществом зятя он распоряжается как своим. Безвольная и покорная его сестра Нюша (Н. Гребешкова) выполняет все его указания.

Основным покупателем вещей является сосед Горбугкина, некий Резников (М. Светин). Резников, пожалуй, самый комичный персонаж киноновеллы. Невысокий, полноватый, меланхоличный и малоподвижный, он озабочен одним: как бы не прогадать, как бы его не облапошили. Он хочет казаться осмотрительным и дотошным, тщательно проверяет товар и взвешивает все «за» и «против», но энергично и нечистоплотно действующий шурин Горбушкина каждый раз охмуряет его.

Вот, прежде чем купить костюм, Резников тщательно примеряет его. Пиджак, кажется, широковат. «Нисколько не широковат»,— уверяет его продавец, а в это время подхватывает сзади лишние складки пиджака защипками. Теперь пиджак кажется Резникову узким. Потом — опять широким… Свояк Горбушкина убирает защипками от пиджака то много, то мало... Но в итоге все-таки сбывает костюм Резникову.

Под конец, когда все вещи распроданы, возникает вопрос, как спасти от описи дом. Торговец пивом и свою сестру, как вещь, срочно решил выдать замуж за Резникова. Тот опять все обдумывает, колеблется. И все-таки соглашается жениться на Нюше. Но после этого его опять обуревают сомнения. «Я женился, а зачем? — недоумевает он.— Костюмы я купил, а они бы мне даром достались. Зачем же я покупал костюмы?»

И в это время в дом возвращается от следователя Горбушкин. Возвращается, естественно, в хорошем настроении, беззаботно напевая слова танго о двурогой луне. И музыкальный мотив, предваряя ожидающий его сюрприз, начинает звучать похоронно.

О чем поведала эта киноновелла?

И в литературоведении и в публицистике Зощенко однозначно характеризуется как сатирик. Видимо, сам Михаил Михайлович был согласен с такой характеристикой, так как уверял, что деятельность сатирика тоже «в высшей степени не так уж очень особенно бесполезная».

А. М. Горький говорил о Зощенко, что такого соотношения иронии и лирики в литературе он не знает ни у кого, и находил в юморе Зощенко «социальную педагогику», то есть морально-воспитательный элемент.

На мой взгляд, творчество Зощенко многогранно и разножанрово. В произведениях писателя можно найти и сатиру, и юмор, и лирику, и мораль. Во всяком случае, в новелле «Преступление и наказание» эта мораль (наказание порока) предельно четко выражена уже в названии. А потом — в финальном повороте. Ведь Горбушкин возвращается, как говорится, к разбитому корыту. Это оригинальная разновидность чисто комедийного построения сюжета, которую можно назвать самонаказанием. Однако Гайдаю такой моральный вывод, видимо, показался недостаточным и он закончил новеллу следующей появляющейся на экране в виде титров сентенцией: «Хорошо это кончилось или плохо — неизвестно. А Горбушкина посадили только через неделю».

Однако это заключение о неизбежности юридического наказания порока (или преступления), несмотря на своеобразную, чисто зощенковскую манеру выражения, по моему мнению, уже лишнее для комедии. Скорее, это дань времени, выполнение чиновничьих нормативных требований. Для искусства главное — художественное осуждение, самим строем произведения.

Вторая киноновелла — «Забавное приключение». Молодая, красивая супружеская пара. Жена, Зина (С. Крючкова), провожает мужа, Коку (Е. Жариков), на работу. В выходной день! Но сразу же становится ясно, что муж уходит не на работу, а на свидание. Следует положенное в таком случая сочувствие: