В годы сталинского правления, когда теория руководила практикой, в том числе и художественной, деятели искусства не смели посягнуть на ее догматы. Положение, будто статичные образы-маски противоречат богатой, полнокровной советской действительности, они принимали как руководство к действию и не смели нарушать его.
А когда параграфы теории перестали быть непререкаемыми, когда все настойчивее раздавались голоса о примате практики перед теорией, что всякая теория не только проверяется, но исправляется и даже опровергается практикой, деятели искусства стали все смелее подвергать сомнению теоретические установки, в том числе и тезис о невозможности в искусстве социалистического реализма оперировать образами-масками. Именно в тот момент в комедиях Гайдая родились маски его знаменитой тройки.
В такой странной, парадоксальной форме образов-масок искусство демонстрировало приоритет вечно зеленого древа жизни перед сухой теорией.
В рецензиях на фильмы Гайдая писали о новаторстве режиссера, впервые в советском кино воссоздавшего образы-маски. Но, констатируя этот факт, авторы почти не делали обобщений и очень мало исследовали явление.
И только когда Гайдай отошел от масок, отошел прочно и, кажется, навсегда, о их роли в комедии вдруг заговорили горячо и заинтересованно. Может быть, это и есть фактор расстояния, помогающий выявить все значительное?
Первые упреки в адрес режиссера я услышал от Евгения Моргунова. Мы как-то очутились вместе в Доме творчества в Болшеве, и актер старался убедить меня в том, что, отказавшись от знаменитого трио, Гайдай совершил великую глупость. Режиссер изменил своим достижениям, — значит, изменил себе, и его комедии стали пресными, несмешными.
Учитывая заинтересованность Моргунова в этом вопросе, я считал его отношение к маскам субъективным и потому не принимал всерьез ссылки на мнение известных кинодеятелей.
Потом я говорил с критиками и киноведами. Их мнение разделились. Сторонники образов-масок всячески превозносили заслуги Гайдая, рискнувшего пойти против течения. Такая смелость и самостоятельность режиссера, посягнувшего на общепризнанные положения, привлекает и подкупает сама по себе.
Но Гайдай не только поднял меч,— он победил. Поэтому в нем закономерно видели ниспровергателя казавшихся незыблемыми теоретических догм.
Кроме того, образы-маски — принципиально новое явление, которого не знала не только советская комедия, но и все советское искусство. Поэтому они не только вклад в развитие нашей комедии, обогащение ее новыми характерами и новым подходом к отражению действительности, но, если хотите, это также знаменательная веха в развитии художественного метода.
Следовательно, воплотив образы-маски, то есть в известной степени «изменив» догмам советского искусства, Гайдай существенно обогатил его методологические возможности.
Противники образов-масок, наоборот, не только не признавали за ними какой-либо перспективы, но вообще отрицали их положительную роль в творчестве.
Я собрал высказывания сторонников и противников метода и решил изложить их в виде спора, разделив противоположные мнения между двумя условными персонажами — СТОРОМ и ПРОТОМ.
С т о р — человек с широкими прогрессивными взглядами и богатой фантазией, замечающий и приветствующий все новое в искусстве, иногда даже преувеличивая его значение. Он, естественно, обеими руками за образы-маски.
П р о т — немного консервативен, или, лучше сказать, осторожен, твердо придерживается утвердившихся понятий и взглядов, поэтому с сомнением и часто критически относится ко всему новому. Таким неясным и сомнительным являются для него гайдаевские образы-маски. Итак...
П р о т. Прежде всего не нравится неопределенное, расплывчатое авторское отношение к образам-маскам. Непонятно, то ли авторы осуждают таких проходимцем, то ли любуются ими...
С т о р. Таким «расплывчатым», как вы говорите, авторским отношением грешат не только маски, но все комедийные образы. Об этой двойственности писал еще Чернышевский в диссертации «Возвышенное и комическое». Упрощенно это можно объяснить тем, что комедия — это горькая пилюля в красочной упаковке. Двойственный характер имеет и смех. Деяния отрицательных персонажей антигуманны, порой противозаконны и, казалось бы, они должны вызывать в нас гнев, хотя бы возмущение. Однако смех доставляет нам удовольствие, которое мы относим за счет персонажей. Наше отношение к ним смягчается, появляется нечто вроде благодарности за доставленные минуты радости, и мы начинаем даже любоваться их неловкими и неумелыми проделками, часто идущими вразрез со статьями уголовного кодекса.
П р о т. Но это второстепенное. Главное в том, что образы-маски — паллиатив творчества. Подлинное искусство, в том числе и комедийное, — в ярких, оригинальных комедийных характерах.
С т о р. Но ведь с точки зрения яркости и самобытности к образам-маскам предъявляются повышенные требования. Чтобы не надоесть при многократном повторении, они должны быть особенно интересными и сочными. Не случайно образы-маски чаще всего рождаются не как единый, от начала и до конца целостный художественный замысел, а из успеха образов: то есть повторные похождение персонажей и превращение их в образы-маски — следствие их триумфальной первой встречи с публикой.
П р о т. Потому что повторять проще, чем создавать образы заново. В конечном счете маски отражают косность, заскорузлость нашего сознания, нежелание познавать себя и свое общество… Подлинное искусство — в неповторимости, в открытии и познании явлений, противоречий, характеров… Поэтому образы-маски — это не только стереотип, шаблонность нашего мышления, но и ограничение действенной роли искусства как фактора познания жизни. И кроме всего, это отсутствие необходимого развития искусства. С масками можно примириться только в легких, развлекательных комедиях, выпускаемых на потребу публики.