То было славное время! Незабываемая студенческая пора, когда самыми сильными побудительными мотивами служили светлые идеалы. Мы видели перед собой открытыми все двери, в которые манил нас радужный свет далеких огней, и казалось, что все дело исключительно в нас самих, что объективные препятствия для того и существуют, чтобы их преодолевать.
Но скоро начались разочарования. Кто будет развивать в студентах найденные способности? Оказалось, что М. Ромм и С. Герасимов набирали студентов не для себя, у них уже имелись во ВГИКе мастерские. Пока на курсе не было мастера, занятия с нами вели ассистенты, или «подмастерья», как в шутку называли их студенты,— С. К. Скворцов и Г. П. Широков.
Сергей Константинович и Григорий Павлович были знающими, опытными педагогами, не один год занимавшимися воспитанием молодых режиссеров. Но тогда мы этого не понимали. Хотелось быстрее заниматься непосредственно режиссурой, ставить сцены на площадке, репетировать с актерами, снимать на пленку… А вместо этого мы ходили, как нам думалось, вокруг да около… Долго занимались литературной работой: выбирали тему документального очерка, собирали материал, выстраивали его на бумаге. И на каждом этапе — общекурсовые обсуждения.
А главное, отсутствие во главе курса видного режиссера с именем действовало на нас морально. Мы чувствовали себя в положении беспризорных. А мастера нам не могли подыскать очень долго. Кто, не участвуя в отборе и проверке студентов, не зная их творческих сил и способностей, возьмется воспитывать из них режиссеров?
Среди студентов курса Гайдай был, пожалуй, заметной личностью. Профессиональный актер. Самый длинный и чуть ли не самый худой. Небольшая голова со вздернутым пуговкой носиком придавала всему облику несерьезный вид. Будущий режиссер, с фигурой Дон Кихота и с лицом клоуна, казался мне заманчивым объектом для карикатуристов.
Нужно добавить, что Гайдай комичен не только по внешности. В жизни это прирожденный актер, мастер на веселые, не всегда безобидные проделки и розыгрыши. И острослов.
Помню, о двух наших однокурсниках он очень метко сказал, что один из них — актер «дубовый», а другой — «липовый».
Причем необходимая комику эксцентричность была заложена в натуре Гайдая. При помощи интонации или манеры разговора он почти всегда стремился затушевать или сместить смысл своих высказываний и тем самым сбить с толку. Нелепые, абсурдные мысли он преподносил серьезно, даже многозначительно, а близкие и дорогие ему — легко и шутливо, как бы не придавая им значения.
Мы жили в Останкине, по соседству, и часто встречались, как говорится, домами. Вместе готовились к занятиям, вместе ходили в институт и из института по тем местам, которые сейчас относятся к ВДНХ с ее главным входом. Тогда там, рядом с довоенной территорией выставки, был болотистый луг с кустарником. Темно и пустынно. И небезопасно.
Однажды с нами пошла попутчица, сотрудница института,
— Вы в Останкино? — спросила она.— Можно с вами? А то одной боязно.
Идем, говорим о том о сем. На середине пустыря, в самом темном месте, Гайдай остановился и тихо сказал женщине:
— Снимай шубу.