— Завтра на заре пойду на охоту и пройду мимо дуара[15] Хасси аль-Биака. Что сказать Звезде Атласа?

— Что я в карцере и военный трибунал меня расстреляет, — ответил магнат.

— Больше ничего?

— Афза знает, что делать. Она девушка умная, а отец ее человек решительный. Ступайте, Рибо, спасибо.

— Еще увидимся, прежде чем вы упорхнете, — сказал сержант. — Когда ночь окажется подходящей, я вас извещу. Я не губитель, и когда могу спасти от смерти несчастного, всегда сделаю это. Спите спокойно. Теперь вам нечего бояться, когда Штейнер на три четверти мертв.

— А как поживает нос вахмистра? — спросил тосканец.

— Не то чтобы очень хорошо, — отвечал сержант. — Похож на спелую индийскую смокву. Ну, господа, спокойной ночи. Завтра еще до зари буду в дуаре Хасси аль-Биака. А пока прилажу кое-как ваш замок. Прощайте, товарищи!

Он зажег фонарь, который принес с собой, приладил, насколько возможно было, замок и ушел.

В казарме водворилась полная тишина.

Больные, арестованные, солдаты и офицеры, измученные дневным зноем, спали как мертвые.

Только снаружи, перед навесами, служившими спальнями дисциплинарным, ходили часовые.

Рибо поднялся по крутой лестнице в лазарет и позвал вполголоса:

— Ришар!

Фельдшер, куривший у решетчатого окна, отозвался.

— Что Штейнер? — спросил Рибо.

— Умер.

— Бедняга! Ничего не говорил перед смертью?

— Три раза звал мать.

Рибо спустился с лестницы, грустно покачивая головой.

— Может быть, напрасно я написал его матери о постыдном ремесле ее сына, — проговорил он. — А может быть, лучше! Скольких несчастных избавил таким образом от мучений. Другого Штейнера не найдется, и наш блед уже не будет так ужасен.