Находясь под угрозой физической боли, которую может причинить острый предмет или инструмент, или боли психологической, которую могут вызвать резкие слова, индивидуум автоматически готовится к нападению. В первом случае боль оказывается локализованной и ограниченной некими понятными пределами. Во втором она носит нелокализованный и аморфный характер. Общим знаменателем обоих видов агрессии являются неприятные переживания, страдания. Нанесенный психологический «урон» может вызвать расстройство столь же интенсивное и острое, как и физическое повреждение. Эмоциональные страдания на нашем языке иллюстрируются многочисленными аналогиями с физической болью: ущемленное эго или гордость, травмированная психика. Поскольку физическая боль не доставляет удовольствия, а как раз наоборот, люди готовы пойти на многое, чтобы предотвратить физические повреждения и сохранить свои физические функции. Аналогично важность предотвращения психологической боли подчеркивается предпринимаемыми мерами крайней предосторожности, благодаря которым люди стараются избежать попадания в положение униженных или отвергнутых. Жертва может отомстить физическими действиями или словесно либо просто ретироваться для залечивания физических или психологических «ран».

Какие конкретно факторы приводят к тревоге или гневу? Наш ответ на угрозу зависит от того, как мы применяем своеобразную формулу, которая выводит баланс между предполагаемым риском и нашей уверенностью в своих силах справиться с угрозой. Путем быстрейших расчетов в уме мы оцениваем: в угрожающей ситуации риск получить какой-то ущерб перевешивает наши ресурсы, необходимые для подавления агрессии, или нет. Если приходим к выводу, что грозящий урон превышает нашу способность его как-то скомпенсировать, то ощущаем тревогу и вынуждены спасаться бегством или как-то еще уклониться от более-менее прямого столкновения с угрозой. Если же догадываемся, что, возможно, способны сдержать нападение без того, чтобы понести неприемлемый урон, то с большей вероятностью будем ощущать гнев и настраиваться на контратаку. В случае чрезвычайной ситуации все эти расчеты носят автоматический характер и производятся за долю секунды; они не являются продуктом рефлексивного мышления. Некоторые «стандартные» случаи, например если человек оказался перед лицом разъяренного быка, достаточны, чтобы вызвать немедленную реакцию. Другие же, особенно те, которые завязаны на взаимодействие между людьми, могут потребовать более долгого осмысления. Процессы оценки рисков или потенциального ущерба, а также имеющихся в нашем распоряжении ресурсов, чтобы как-то со всем этим справиться, могут идти параллельно, а затем объединяться для выработки приемлемой стратегии реагирования.

Рассмотрим следующий пример. Вы видите человека, который идет вам навстречу, размахивая дубиной. Если вы считаете, что он может причинить вам вред (он физически крупнее и выглядит угрожающе), то испытаете тревогу. Если же вы уверены, что у вас «все под контролем» (он «мелкий» и кажется не слишком уверенным в себе), то фокусируетесь на его слабых местах, уязвимостях и мобилизуете свои ресурсы с целью обезоружить потенциального агрессора или отразить возможное нападение. Часто ситуация сама дает нам достаточно информации, для того чтобы немедленно понять, хватит ли у нас ресурсов для отражения нападения, чтобы пойти на риск получения каких-то повреждений при этом. Если вы не считаете себя уязвимым, то можете начать думать о том, что поведение другого человека неправомерно. Хотя вы и можете ощущать некоторую тревогу, превалирующим вашим чувством будет гнев, и вы, вероятно, захотите наказать потенциального агрессора и разоружить его.

Точно так же в ситуации ординарного, не носящего насильственный характер конфликта ваше суждение об уязвимости как вас самих, так и противника будет влиять на ваш ответ. В дополнение ко всему вы сделаете очень быстрый расчет (не всегда аккуратный) преимуществ и недостатков сопротивления и действий, направленных на наказание оппонента. Даже если вы отмобилизуетесь для атаки и будете уверены в победе, то совершенно не обязательно решите, что стоит довести дело до реального «боя». Вы подумаете, будет ли такой «бой» (обычно на словесном уровне) наилучшим образом соответствовать вашим интересам, или все-таки лучше подавить внутренний импульс к отпору. Например, жена может перестать орать на мужа в ответ на его словесную агрессию, так как из своего опыта «общения» с ним в похожих ситуациях она знает, что ответные вопли лишь подстегнут ссору и могут вылиться в рукоприкладство. Поэтому, несмотря на то что ее мускулы напрягаются, кулаки непроизвольно сжимаются, и ощущаются сильные позывы разразиться еще большей бранью, она подавляет в себе этот импульс с целью предотвратить эскалацию конфликта.

В повседневной жизни обстоятельства, которые нас в большей мере беспокоят, вызовут скорее психологическую, а не физическую боль. Мы стремимся к отмщению, когда унижены, обмануты или когда к нам относятся с пренебрежением, третируют. Подобные ситуации «поднимают на бой». В общем и целом те «неправильности», которые задевают нас больше всего, – трансгрессии, направленные на ущемление наших прав, принижение нашего статуса, на вторжение в наше личное пространство, снижение нашей результативности. Мы ожидаем, что нашу свободу, репутацию, глубоко личные, интимные потребности будут уважать. Какая-либо угроза этим ценностям, какое-либо вмешательство во все, связанное с ними, является нарушением наших прав, оскорблением или хотя бы проступком. Множество из этих предполагаемых негативных моментов не связано с реальными, фактическими нарушениями и трансгрессиями, а вытекает только из значений, приписываемых конкретным событиям.

Боб, двадцатипятилетний специалист по продажам, периодически выказывал приступы идиосинкразической ярости в ситуациях, когда не было даже предлога, чтобы почувствовать себя оскорбленным. Обычно мягкий и покладистый в общении, с легким характером, он начинал сходить с ума, если вдруг чувствовал для себя какую-то угрозу. Обычно он вскипал лишь от направленного на него взгляда полисмена. Становился очень напряженным и при общении с каким-нибудь клерком в магазине; или когда жена спрашивала его, куда он потратил деньги; или даже когда в поликлинике вокруг него собиралось несколько докторов или медсестер.

Ни в одной из этих ситуаций не просматривалась заметная вероятность того, что другой индивидуум намеревается его унизить; была только (принципиальная, теоретическая) возможность того, что его заставят замолчать или будут им командовать. И это его сильно тревожило, он чувствовал свою уязвимость в присутствии обладающего какой-то властью лица. Становился готов «напасть» на другого человека еще до того, как последний нанесет ему предполагаемый вред. Бобу казалось, что любой человек, обладающий некоторыми полномочиями, посягает на самостоятельность его личности. В первый момент он чувствовал себя так, будто его начинают душить, при этом он обездвижен и слаб; затем в нем закипала ярость, и он начинал искать «защиту» в нападении на предполагаемого агрессора.

Вспыхивавшие под действием таких обстоятельств реакции Боба иллюстрируют еще один аспект наших эмоциональных ответов. Для таких людей, как Боб, полицейский олицетворяет угрожающую власть; для других тот же полисмен является символом защиты и защищенности. Уязвимость Боба заключалась в его принципиальном убеждении: если я предоставлю другим людям свободу действий, они меня задушат. Поэтому я должен всячески от них отбиваться, если они будут оказывать на меня какое-либо давление – или даже если я только думаю, что они начнут «давить».

Множество угроз, так же, как и обид, могут быть результатом нашей гиперчувствительности. Большинство из нас имеют особую восприимчивость такого рода к специфическим видам поведения, которые мы считаем грубым, но которые не волнуют наших друзей или близких. Эти виды индивидуальны для каждого человека. Некоторые люди подобно Бобу реагируют просто на фигуру облеченного некой властью лица скорее как на потенциального карателя, а не на помогающего и даже защищающего человека. Другие могут считать, что им что-то навязывают или их эксплуатируют, когда другой просто хочет заручиться их помощью или что-то одолжить. Есть люди, особо чувствительные к оскорблениям, интерпретирующие добродушное подшучивание как вербальную атаку. А еще существуют те, кто боится отказов и всю жизнь оценивает любое взаимодействие с окружающими по модели «любит – не любит». Наши реакции часто базируются не столько на истинных намерениях других людей, сколько на том, как их поведение заставляет нас «чувствовать себя»: управляемым, использованным, отвергнутым. Эти чувства есть выражения значений, которые мы придаем событиям.

Определить значение конкретного события не так уж сложно. Просто спросите себя: какая мысль мелькнула у меня в следующее мгновение после того, как это событие произошло, а также за мгновение до того, как я почувствовал обиду, оскорбление, боль (или даже в сам момент этого)? Такие автоматические мысли – интерпретации события – и откроют значение трансгрессии. Примеры подобных событий и соответствующие им автоматические мысли приведены ниже в таблице. Они взяты не только из моей психотерапевтической практики, но и из описаний других людей, которых научили отслеживать когнитивные ответы на обеспокоившие ситуации, в результате чего они ощутили гнев.

Представление о себе и социальный имидж

Межличностный конфликт – не просто вопрос о том, кто победит, кто выиграет или проиграет. В нем критично то, какое воздействие на представление о себе «жертвы», на ее образ себя и свой спроецированный социальный имидж (что, по мнению «жертвы», о ней подумают другие люди) окажет этот конфликт. В некоторых случаях индивидуум чувствует угрозу, видя перспективу создания представления о своей неполноценности и нежелательности (каких-либо контактов с собой). Мы так чувствительны к критике не из-за самих обращенных к нам критических слов, а потому, что, по нашему мнению, эти слова отражают ментальное представление другого человека о нас. Хотя нам не нравится быть уязвимыми, мы не знаем, как бороться с беспомощностью и ее последствиями.

Возьмем, например, студента или аспиранта, сдающего устный экзамен комиссии, состоящей из нескольких профессоров. Очевидно, что последние обладают некоей властью, а экзаменуемый находится в подчиненном, уязвимом положении. Если у экзаменаторов наличествует предвзятое представление о нем и они могут быть совсем небеспристрастны, наш студент не имеет ни малейшего шанса дать им отпор. Любое открытое выражение своего раздражения или гнева может обернуться против него. Его основная реакция на складывающуюся ситуацию – тревожность. Но после экзамена, когда возможная негативная оценка экзаменаторов уже не сильно волнует, он может позволить себе испытать злость и, возможно, непрямым образом отреагировать – например, пожаловавшись одногруппникам или другим преподавателям. Когда наличествует такая разница во властных полномочиях, а человек обеспокоен возможностью «наказания», он может просто подчиниться. Подчинение доминантной личности, фигуре может ликвидировать ощущение угрозы и снять тревогу. Подобная стратегия часто наблюдается в иерархии у приматов[67].

Хотя важно понимать, что и гнев, и тревога – потенциально адаптивные реакции, они могут и не быть таковыми, если мы преувеличиваем степень опасности или размах предполагаемой агрессии против нас. Студент, которому кажется, что на устном экзамене он совсем беззащитен, может вдруг осознать, что от страхов у него в голове образовалась пустота. В результате он продемонстрирует – как и опасался – очень плохой уровень знаний.

Нам всем знакомы люди, которые слишком болезненно реагируют на несогласие с ними или на критику в свой адрес. Мы склонны считать их слишком «тонкокожими» и «вспыльчивыми». Однако склонность неверно истолковывать или преувеличивать угрозы и критику может быть осознанной стратегией самозащиты. В ситуации жизни и смерти лучше ошибочно принять какое-то нейтральное действие за агрессию, чем пропустить реальную угрозу, не придав ей должного значения. В доисторической, практически дикой жизни острая реакция на некоторые специфические угрожающие раздражители была, видимо, очень важна для выживания. Так как оценка угрозы является ключом к мобилизационному типу поведения, гиперреактивность, излишне острые реакции на когнитивном уровне описываются такими терминами, как «преувеличение» или «катастрофизация»[68].

Слишком чувствительные люди, характеризующиеся чрезмерно острыми реакциями, обречены стать психиатрическими пациентами с соответствующими диагнозами, которые будут являться основанием для получения медицинской помощи для смягчения этих реакций. Их расстройства обычно вращаются вокруг почти неуловимых психологических моментов – например, как, по их мнению, они оцениваются другими и как они оценивают себя сами. Интересно, что есть другой тип людей, у которых наблюдаются «психологические слепые зоны»: они зачастую не видят потенциальных угроз или не осознают негативный характер реакций других людей, поэтому ими легко манипулировать, они нередко оказываются в положении преследуемых и обираемых.

Трансгрессии и нарушения

Существует широкий спектр переживаний, которые мы рассматриваем как оскорбления и которые, как следствие, нас злят. В самой конкретной форме трансгрессия приводит к реальному физическому ущербу, боли либо к угрозе причинения вреда, например удушения или применения огнестрельного оружия. В повседневной жизни типичная трансгрессия – нанесение вреда нашему психическому «я» или угроза этого. У различных видов агрессии, которые мы претерпеваем, есть общий знаменатель: мы ощущаем себя неким образом униженными или чувствуем принижение своей чести, достоинства, и в результате чувствуем обиду, печаль или тревогу. Мы истолковываем эти переживания как оскорбление, если считаем, что все это не обосновано. Затем втискиваем личность обидчика в рамки того, что считаем неправильным или даже зловредным – за причиненную нам боль.

Когда нам говорят, что мы не можем сделать то, что хотим, иногда это приводит к тому, что мы опускаем руки. Отсутствие явных знаков внимания со стороны партнера способно породить чувство отвергнутости, критика – заставить нас ощутить, что мы не принимаемы обществом, социумом. Мы также чувствуем себя лично униженными, когда кто-то другой нарушает наши стандарты поведения, или отвергает, подвергает сомнению наши ценности, или просто не оправдывает наших ожиданий. Иногда даже относительно незначительное нарушение может привести нас в ярость – обычно потому, что неприятное событие вызывает чувство потери или беспомощности.

Когда кто-то делает что-то, снижающее наш статус, подрывает самооценку, уменьшает наши ресурсы, мы в первый момент можем почувствовать обиду. Но если согласимся с критикой и поймем, что нас отвергли «по делу», или смиримся с тем, что не можем ничего сделать (опустим руки), мы вряд ли будем гневаться – только опечалимся. И далее, если в произошедшем неприятном событии мы обвиним самих себя, то возможна временная депрессия. Однако, по всей вероятности, какая-то степень озлобления в ответ на эти переживания появится – если только мы не особо склонны к депрессии по поводу и без.