Сравнивая себя с другими, Альфред находил, что они более эффективны во взаимодействиях с людьми, чем он, и в большей мере владеют ситуацией. Его гнев вызывался тем, что он представлял других людей упрямыми и стремящимися ему противостоять. В основе же всех этих неадекватных реакций лежал общий взгляд на самого себя: «Я слабак».

Почему Альфред бывал зол, а не просто огорчен, когда ему мешали делать то, что он хотел? Ответ в том, что он мог считать «причиной» своих психологических травм поведение других, смещая эту «причину» с ощущения собственной неэффективности. «Они в корне неправы в том, что не соглашаются со мной… Они никогда меня не слушают». Перекладывание вины позволяло ему смягчать болезненные ощущения от своих фрустраций и разочарований, поэтому он переживал меньше неприятных эмоций, связанных со злостью и гневом. Постоянная озлобленность, конечно, сказывается и на психологическом, и на чисто медицинском состоянии человека, поэтому у Альфреда всегда было повышенное давление. Он не слишком наслаждался радостями жизни и страдал от хронической усталости – вероятно, по причине частой взвинченности.

Чтобы сделать свою жизнь менее «бурной», Альфреду следовало пристальнее взглянуть на свои интерпретации ситуаций, в которых он в собственных глазах выглядел неэффективным. Посмотреть на себя с таких сторон: на самом ли деле он настолько неэффективен, как думает? Существуют ли ситуации, в которых он очевидно эффективен? Как соотносится его имидж (в его собственных глазах) слабого и беспомощного человека с очевидными достижениями в жизни? Ему также следовало понять и признать, что жизненные ситуации в общем случае не сводятся к категориям «или – или» и что возможность влиять на что-либо следует оценивать по шкале с множеством градаций возможностей и действенности – в зависимости от конкретных ситуаций. В дополнение ко всему Альфреду, вероятно, следовало задуматься над тем, в каких аспектах он может улучшить свои навыки и способности к социализации – чтобы быть более эффективным. Повысив самооценку, он, возможно, стал бы более эффективным.

Дихотомическое мышление наблюдается во многих случаях межличностных проблем. Так, Салли считала себя очень чувствительной к тому, что она принимала за отказ; за что-то, что можно трактовать как свою отверженность. Если она не получала немедленного заверения в одобрении (своих слов или действий), в привязанности (к ней) от близкой подруги или ее молодого человека, то чувствовала себя отвергнутой. После того как это чувство проходило, в ней рождались критицизм и гнев в отношении другого человека, который, как она ощущала, ее разочаровал и испортил ей настроение. Она переносила свое внимание с собственных расстроенных чувств на «обидчика», который – как виделось ей – неоправданно отверг ее.

Дихотомическое убеждение Салли было следующим: «Если не принимают, не любят всю целиком, без изъятий, значит, меня отвергают». Оно происходило из глубоко укоренившегося взгляда на саму себя как на непривлекательную особу. Салли постоянно ждала выражений одобрения, любви и нуждалась в них, чтобы скомпенсировать этот свой имидж и не поддаваться плохому настроению. А когда их не получала, менталитет в духе «все или ничего» неизбежно приводил ее к выводу о том, что подруга или молодой человек ее отвергают. Так как представление о своей непривлекательности было разрушительным, она переходила к поискам виновных, немедленно находила их в тех, кто ее «отверг», и впадала в ярость.

Друзья и родственники считали Ларри «помешанным на тотальном контроле перфекционистом». Он стремился к отслеживанию каждого шага членов своей семьи и подчиненных на работе, чтобы быть уверенным, что они соответствуют его стандартам. Если же кто-то не дотягивал до установленной им планки, он реагировал на это с раздражением и гневом. Анализ его реакций открыл в нем человека, у которого был огромный и глубокий страх того, что все пойдет не так, как нужно. Перфекционизм произрастал из его дихотомического убеждения, будто, если не сделать дело «как полагается», воцарится хаос. Данное убеждение явственно выражалось в состоянии острой тревожности, в которое он приходил после совершенной ошибки; первой мыслью в таких случаях было: «Это может стать катастрофой». Затем он смещал фокус внимания на другого человека, которого можно обвинить, причем даже не в совершенной ошибке, а в том, что в результате Ларри оказался разочарован и расстроен.

Основное убеждение Ларри заключалось в представлении о собственной неполноценности, которое было родом из детства, когда из-за недиагностированного синдрома дефицита внимания он чувствовал себя не соответствующим предъявляемым к нему академическим требованиям. Его потребность контролировать свое поведение и поведение других можно рассматривать как компенсаторную реакцию на такой образ самого себя. Когда контроль над ситуацией ускользал из рук, его начинали переполнять ощущения грядущей катастрофы, связанной с его неспособностью что-либо сделать. Компенсацией страхов своей «дефективности» служили обвинения в адрес других – когда дела шли не так, как им полагалось идти. Так как Ларри полагал, что другие люди ответственны за его расстройство, он злился на «нарушителей» и считал себя вправе их «наказать». В дополнение ко всему, когда дела не шли так, «как до́лжно», в нем рождался страх перед возникающим хаосом. Успешным механизмом, призванным скомпенсировать этот страх, была его приверженность высочайшим стандартам производительности и эффективности.

Тенденция к ожиданию самого-самого плохого варианта развития событий из-за ошибки или неидеально сделанной работы – в высшей степени дисфункциональное явление в нормальных обстоятельствах. Тем не менее, частично по причине унаследованной предрасположенности, частично из-за собственного жизненного опыта многие люди склонны считать возникающие проблемы катастрофическими, по типу «Все пропало!» Этот ментальный механизм в своей части ответственен за хроническую тревожность и ипохондрию, а также за склонность к выдвижению необоснованных или неадекватных обвинений и гневу[83].

Каузальное мышление и проблемы мышления

Рассмотрим следующую сцену. Вы идете по улице и вдруг спотыкаетесь о чью-то трость. Сразу решаете, что человек пытался намеренно причинить вам вред; у вас возникает желание его наказать. Но потом вы видите, что человек, который нечаянно «заплел» ваши ноги своей тростью, слепой. Вы корректируете интерпретацию события, вероятно, даже испытывая некоторое чувство вины и смущения из-за того, что поддались гневу. Намерения «обидчика» более важны, чем полученный вам относительно легкий толчок. Как только вы поняли, что инцидент не носил намеренного характера – из-за совершенно нейтральных обстоятельств, стало и некого в нем обвинять. Вы более не ощущаете необходимость кого-то наказывать.

Первобытное мышление играет решающую роль в том, как мы объясняем себе неприятные события, такие как создание другим человеком помех или препятствий. Когда информация о причине возникновения ситуации не исчерпывающая или носит двусмысленный характер, индивидуум предрасположен считать произошедшее результатом чьих-то намерений, а не простой случайностью[84]. Однако в конфликтных ситуациях с другими людьми мы можем оказаться во власти шаблонных и ошибочных объяснений происходящего также из-за того, что наше сознание оказывается закрытым для восприятия любой противоречивой информации или альтернативных объяснений. Неприятные ситуации часто автоматически вызывают шаблонные последовательности мыслей без их осознанного обдумывания и осмысления.

Слова и действия окружающих нам важны, но стоящие за ними мотивы и резоны – то есть причины, еще важнее. Неприятные реакции, такие как обида, грусть, тревога, фрустрации или «перехватывание дыхания» (на грани ощущения, что задыхаешься) требуют объяснений. Очевидна большая разница в том, носит конкретное действие намеренно вредоносный или случайный характер. Огорченный, расстроенный, обеспокоенный человек, скорее всего, будет искать причины наподобие: «Почему она не позвонила?» или: «Почему он так резко со мной разговаривал?» Любой акт, доставляющий нам дискомфорт со стороны другого человека, порождает вопрос «почему?».

Мы так зацикливаемся на причине неприятного происшествия, потому что ее разъяснение критично для предвидения того, что случится и в следующий момент, и в более долгосрочной перспективе. Однако наша оценка причины подвержена предвзятости. Мы можем отнести какой-то акт на счет недоброжелательных намерений или изъянов в характере другого человека, когда на самом деле разумнее было бы посчитать его результатом неизбежной ошибки, сделанной в результате определенного положения вещей или из-за простой случайности. Принесшая ущерб ошибка, допущенная по халатности, вызывает более строгое осуждение, чем нечто подобное, что – как оказалось – было неизбежно.

Если кто-то гримасничает и показывает на вас пальцем, важно понять, вас просто дразнят или серьезно угрожают. Когда «причина» – злость, направленная на вас, это может оказаться прелюдией перед прямой агрессией или предвестником какого-либо неприятного действия. Испытываемая вами по этому поводу тревога может быть адаптивной, если она помогает мобилизоваться для защиты, так как за угрожающими жестами и словами может последовать физическое нападение или другое враждебное действие. Вы сможете предвидеть вероятные последствия оскорбительного поведения, если расшифруете сигналы о душевном состоянии обидчика.

Значительное число исследований показывают, что при объяснении событий у людей наблюдаются определенные виды или стили умозаключений[85]. Так, некоторые считают, что все хорошее, что с ними происходит, является их собственной заслугой, а во всем плохом обвиняют исключительно других людей. Большинство нормальных индивидуумов демонстрируют склонность именно к таким оценкам. Другие – как правило, те, кто находится в депрессии или склонен к ней, – наоборот полагают достигнутые ими успехи делом случая, а свои провалы объясняют внутренними причинами, например своей предполагаемой неадекватностью.

Хотя на раздражающее поведение другого человека достаточно легко навесить ярлык (например, он слишком шумный, всегда опаздывающий или невнимательный), правильно понять его душевное состояние – причину такого его поведения – не просто. В самом деле, наши расчеты часто чреваты потенциальными ошибками. Если я скатился в эгоцентричное первобытное мышление из-за трудностей в понимании ментальных процессов, происходящих в головах других людей, или из-за собственных предубеждений, мне будет трудно прийти к разумному объяснению раздражающего поведения этого индивидуума. Из-за предвзятости в мышлении, характерной, когда происходят значимые события, которые затрагивают важные проблемы, люди склонны давать ошибочные объяснения.

Рассмотрим несколько типичных проблем и их предполагаемые причины.

Обратите внимание, что в каждом приведенном случае между фразами, описывающими события, и соответствующими им интерпретациями можно вставить слова потому что. Значение, которое приписывается беспокоящему поведению других людей, в общем случае совпадает с интерпретацией его причины. Объяснение, приходящее в голову автоматически, вытесняет из сознания возможные более «мягкие» альтернативы. Например: «Он завален работой в офисе», или: «Это справедливая оценка», или: «Мой отец забыл».

Опоздавший муж жалуется: «Почему у моей жены случается истерика из-за того, что я опаздываю на несколько минут?» Тут опять же чрезмерно острая реакция женщины проистекает из предполагаемой ею причины: «Его больше волнует работа, чем я». Конечно, интерпретация жены может быть правильной – а именно, муж действительно может быть в большей степени озабочен вопросами работы. Однако ощущение душевной боли проистекает из предполагаемого экстремального объяснения происходящего: «Он больше меня не любит» или «Он меня просто не уважает». В большинстве ситуаций повседневной жизни на проблему можно взглянуть с более объективных позиций и выдвинуть более точное ее объяснение. Кроме того, проблема может быть чем-то скомпенсирована или проигнорирована, как несущественная. Студент мог бы поговорить с профессором и обсудить полученную оценку; жена могла бы задаться вопросом и выяснить – может, ее мужу действительно пришлось работать допоздна; разочарованный в своем друге человек мог бы спросить, почему нарушено данное слово, и понять, правда ли друг на него дуется.

Хотя разочаровывающую ситуацию можно исправить или не обращать на нее внимания, предполагаемую причину часто невозможно принять. Таким образом, когда человек приходит в ярость, его желание причинить своему визави психологическую боль и искоренить «причину» сильнее его же желания исправить неприемлемую ситуацию или как-то компенсировать тревожащее событие. Причинение такой боли имеет целью изменить не только поведение, но и мотивации «обидчика».