Утром владыка пришел в себя, я напоил его куриным бульоном, и Иона снова заснул. Около полудня архиепископ проснулся, и мне удалось с ним побеседовать о событиях, произошедших со дня его отъезда в Псков. Архиепископ рассказал, что из города его выманили заговорщики, прислав гонца с депешей о волнениях среди духовенства в Пскове, которое якобы собралось провозгласить унию с папистами. Из послания было понятно, что терять времени нельзя, и Иона без предварительной проверки сломя голову поскакал в Псков. Сначала архиепископ собирался взять для охраны два десятка моих стрельцов, но посыльные вернулись из Томилина подворья с известием, что стрелецкая сотня ушла из Новгорода на учения и вернется только на следующий день. Ионе ничего не оставалось, как взять в сопровождение полусотню дружинников боярина Дмитрия Борецкого, который «абсолютно случайно» оказался на Владычном дворе. В общем, заговорщики разыграли хитрую партию, и в результате архиепископ уехал из Новгорода под охраной их людей.

Кортеж архиепископа проследовал с помпой в сторону Пскова, а Иону уже в ближайшем лесу связали и тайно перевезли в усадьбу Борецких, где его сразу посадили в подвал. Больше ничего о произошедшем Иона поведать не мог, так как его никто даже не допрашивал, и только пару раз в подвал спускался Дмитрий Борецкий — убедиться в том, что архиепископ еще жив. Я справился у архиепископа о его самочувствии, чтобы выяснить возможность нашего переезда в Новгород, но Иона приказал мне оставаться в усадьбе Борецких и расспросить хозяев с пристрастием. Меня приказ архиепископа не обрадовал, потому что стрелять холопов и вытрясать душу из родовитых бояр далеко не одно и то же, так можно и на кровную месть нарваться, поэтому я спросил Иону:

— Владыка, может быть, будет лучше, если допросят заговорщиков на Владычном дворе ваши люди? Там есть умельцы, которые куда лучше меня развязывают языки. Вдруг кто из Борецких помрет на дознании? Я воин и могу перестараться.

— Александр, на Владычном дворе смутьяны свили гнездо змеиное. Нет у меня веры, что удастся дознаться, кто за этим заговором стоит! Борецкие знают всю подноготную, поэтому их могут убить еще до допроса, а мне нужно знать, кто меня предал! Хоть шкуру живьем сдирай с этой семейки, но я должен знать подсылов поименно! — зло ответил Иона.

Спорить с архиепископом себе дороже, поэтому я приказал привести на допрос Борецких и выставить усиленные караулы вокруг кузницы, где я намеревался проводить дознание.

Особо зверствовать я не собирался, поэтому и выбрал для допроса кузницу. Сейчас главное было психологически задавить допрашиваемых, а раскаленное в горне железо и кузнечные инструменты выглядели весьма впечатляюще. Чтобы получить от человека необходимые сведения, достаточно пары щепок и обычного куска веревки, но после такого допроса клиент гарантированно становился инвалидом, которого лучше прирезать, чем оставлять в живых.

Тактика допроса была простой как три копейки и рассчитана на испуг. Первым в кузницу стрельцы притащили Дмитрия Борецкого, которого я приказал раздеть догола и высечь кнутом, но без фанатизма. Пока боярина секли мои люди, остальная семейка сидела связанная в кладовке за стеной и под моим наблюдением слушала дикие вопли истязаемого родственника.

Дмитрий на поверку оказался слабаком, хотя во время ареста гнул пальцы похлеще вора в законе из моего времени, но после первых ударов кнутом завизжал, словно свинья под ножом. Я даже испугался, что Павел Сирота перестарается, и выскочил из кладовки в кузницу. Однако визг Борецкого явно не соответствовал нанесенному ущербу, поэтому я приказал Сироте продолжать в том же духе и вернулся в кладовку.

Неизвестность порой намного страшнее событий, которых человек боится, поэтому вопли Дмитрия нагнали ужаса на арестованных. Марфа Борецкая сломалась минут через десять и, извиваясь как змея, подползла к моим ногам. Я вынул у нее изо рта кляп и холодно спросил:

— Что, уважаемая боярыня, вы желаете мне сообщить?

— Не убивай моего сына, боярин, не знает он ничего толком! Я все расскажу, всех отдам на расправу, только не трогай детей! — заявила, злобно зыркая глазами, Марфа.

— Ну если вы так настойчиво просите, то я пойду вам навстречу, и вашего сына больше не тронут, однако не стоит меня обманывать! Если вы, светлая боярыня, надумали просто выиграть время и станете мне врать, то на дыбу пойдете последней, а для начала посмотрите, как мучаются ваши дети!

— Побойся Бога, Алексашка! Нешто ты такой аспид бессердечный, что малых детей терзать будешь!

— Это твой Дмитрий дите малое? Да этого бугая оглоблей не зашибешь! В том, что сейчас творится, ваша вина, и аспидом меня обзывать тебе не след! Про Бога вы первые забыли, когда руку на владыку подняли и держали его в узилище, как холопа безродного! Не тебе проповеди мне читать, когда на самой грехов как на сучке блох! Лучше подумай о том, как тебе попасть в монастырь грехи отмаливать, а не на дыбу! — ответил я и вышел из кладовки в кузницу.

Сирота лениво охаживал кнутом висящего на потолочной балке Дмитрия Борецкого. Ноги боярина едва касались пола, и он, громко вопя, извивался словно червяк на крючке.

— Хватит с него, Павел, еще зашибешь до смерти этого урода, — приказал я.

— Выживет эта тварь, я только слегка его приласкал, а он разорался, словно его убивают. На жалость, падла, давит, я ему даже шкуру нигде не попортил. Меня в детстве куда сильнее секли, а тут и крови не видно! Вчера, когда мы его вязали, лаялся как собака, а сам после первого удара обгадился. Боярин, блин! — ответил мне Сирота выражением, подхваченным от меня.

Я внимательно осмотрел скулящего боярина и убедился, что Павел действительно не изувечил допрашиваемого, а потому приказал:

— Сирота, поймайте курицу, отрубите ей башку да залейте куриной кровью этого ублюдка, чтобы выглядел будто с него шкуру содрали. Пасть ему заткните и дерьмом намажьте, чтоб воняло. Сейчас боярыню сюда приведу, пусть полюбуется, как каты[44] ее сына пытают до смерти!

— Ну и хитер ты, командир, а я, грешным делом, решил, что ты слабину дал. Мне бы такое и в голову не пришло, вот почему ты боярин, а я у тебя в холопах.