Командир полка майор Васильев — старый, двадцативосьмилетний боевой летчик, доверительно сказал своему начальнику штаба майору Мищенко:
— Саня, надо нам рвать отсюда когти… Ты слыхал, что наши соседи по аэродрому — армейцы из 28-й корпусной ОАЭ говорят? Сегодня вроде начнется!
— Широкомасштабная провокация, вроде Халхын-Гола?[24] — переспрашивает его старый друг. — М-да. Слыхал, слыхал… и мне кажется, что очень это похоже на правду.
— Я-то там был! — и Васильев машинально потер своей крепкой, пролетарской ладонью роскошный, величиной с блюдце, монгольский орден на своей широкой груди… А потом так же машинально тронул согнутым пальцем старый багровый шрам от ожога на своей изуродованной левой щеке: — И ты там был. А помнишь, чем все там начиналось?
— Ага. Авианалетом японским, причем совершенно внезапным![25] Без всякого объявления войны. Дали нам самураи тогда жара… — покрутил головой Мищенко.
— А ведь наш степной аэродром, Саня, был тогда в восьмидесяти километрах от китайской границы. Могли бы и ВНОСовцы нас своевременно предупредить — ежели бы телефонные провода кто-то заранее не порезал… Да, а наше сраное Высокое — теперь аж в целых трех верстах от границы немецкой. Накроют нас здесь злодеи как слепых котят решетом… Поэтому, товарищ майор, — произнес вдруг решительно Васильев, — слушай боевой приказ. Перебазируемся на 45-ю авиабазу. В Кобрин.
Мищенко был непритворно удивлен:
— Куда-куда? На сорок пятую? Так ведь там аэродром закрыт, ремонтируется? Полосу там бетонируют, что ли…
— О! Ты об этом знаешь! — Васильев был явно удовлетворен таким изумлением старого[26] товарища: — И я про это знаю. И немцы — да я в этом просто уверен! — тоже об этом знают… А вот про то, что тамошние зека полосу уже разровняли под бетонирование и щебень укатали — немцы знают вряд ли. Я и сам вчера случайно узнал, у меня там кум службу тащит… Конечно, тяжелые машины там сейчас не посадишь, но наши «Чайки» — почему же нет?
— Слушай, я не понял, это как — вот так мы просто возьмем и перебазируемся? Без приказа?! — Мищенко, службист до мозга костей, был предельно возмущен таким самоуправством командира.
С нервическим смешком Васильев успокаивающе отвечал другу:
— Да ведь по правде мы же вовсе и не перебазируемся, чудак ты человек, а мы просто — ноги уносим. Есть же ведь разница? Шутка.
— Ха! Ха! — дисциплинированно поддержал командира Мищенко.
— Значится, так, — рубанул майор. — Мы проводим внеплановые учения по ночному групповому перелету. Тебя ТАКОЙ вариант устраивает?
— Хорошо! Внеплановые учения? От чего же нет, это можно. Это, наверное, подойдет… — все-таки еще несколько сомневаясь, покачал головой начштаба.
— Тогда готовь боевое распоряжение и кликни полкового штурмана — пусть готовит полетное задание и схему перелета. Через два часа — вылет всем полком.
— Два часа — это слишком мало! — с сомнением опять покачал головой майор. — Не успею!
— Знаю сам, что мало. Знаю! Не сепети, дружище… ты вот лучше как-нибудь возьми да и успей. На то и война… то есть инцидент. И еще. Немедленно, сей же час, отправь в Кобрин машины с техниками — по одному на самолет, под командой полкового инженера… Эх, жалко, что новехонькие И-ЭЛ-Два[27] взять с собой нельзя… ведь восемь штук их — ох, как их мне жалко… да ведь они в ящиках, не увезем.
Васильев походил еще по штабу, туда-сюда, в раздумчивости. Зачем-то поднес к носу горшок с цветущей геранью, понюхал, фыркнул как кот. Поставил осторожно цветок на прежнее место. Не оборачиваясь, глухо сказал, скорбно опустив плечи: