Ингредиенты темных практик тоже пользовались спросом: чернила из кальмаров помогали лучше разобрать написанное от руки, полые кости птиц использовали при гадании, грибы – для эротических приключений и для мести, семена и масла – для прерывания беременности. Для рождения ребенка требовалось сжечь завязанную узлом веревку, а полученную при этом золу съесть. И любовь, всегда любовь – на нее был самый высокий спрос. Некоторые бессовестные продавцы торговали засушенной сорной травой или золой, утверждая, что это сожженное голубиное сердце (а на самом деле это были остатки трубочного пепла, сметенного в жестяные банки), или розмариновым маслом с красными пятнами, полученными с помощью пигмента или сушеного корня марены, оснащая свой товар фальшивыми латинскими этикетками. Эти беспринципные торговцы играли в магию, обманывали клиентов, предлагая им фальшивые лекарства, которые не действовали, а в некоторых случаях, принятые внутрь, несли серьезный вред. Имена тех, кто действительно хранил верность Непостижимому искусству и кому можно было доверять, передавались от одного человека к другому, и эти сведения ценились не меньше, чем серебро.
Женщины приходили к дверям дома на Мейден-лейн, как прежде в обоих Эссексах. Происходило это в сумерках, чтобы их не узнали друзья и соседи. Некоторые из посетительниц недавно пересекли океан в поисках пропавших мужей. Таких было много: они оставляли жен в Ирландии или Англии, чтобы исчезнуть из прежней жизни и начать новую в Манхэттене. Нередко они брали себе другие имена и заводили новых жен. Как Мария ни пыталась избежать любви, та снова и снова приходила к ее порогу, и, несмотря на решимость оставаться как можно дальше от безумия страсти, она давала клиенткам то, что им было нужно больше всего на свете.
– Ты уверена, что он тебе нужен? – всегда спрашивала Мария о мужчине, о котором шла речь, прежде чем прибегнуть к магии. В Нью-Йорке женщина, не обремененная мужем, могла начать новую жизнь по своему усмотрению.
– Уверена, – отвечали обычно женщины, не обращая внимания на неодобрение Марии.
Они прилагали немало усилий, чтобы осуществить свои желания, приезжали к ней под покровом ночи, оставляя съемные комнаты в пансионах или койки в квартирах родственников, чтобы вернуть себе утраченное. Однако изредка попадались и те, кто изменял свое решение и уезжал, не прибегнув к помощи Марии. Попадались среди них и женщины, которые находили тех, кого искали, но возвращались к ней за снадобьем иного толка.
– Он изменился, – говорили они. – Совсем другой человек. Это было ошибкой. Спасите меня, помогите, верните назад мою жизнь.
Фэйт поняла, что любовь – сложная штука, еще до того, как взяла обычай сидеть на ступеньках лестницы, наблюдая, как посетительницы приходят и уходят. Она удивленно качала головой, поражаясь, насколько глупы могут быть человеческие существа. Достаточно взглянуть на этих женщин, готовых выбросить свою жизнь на свалку и оплакивать возлюбленных, приносящих им лишь боль и муку, или на Марию Оуэнс, продолжавшую заниматься тем, что принесло ей горе. Фэйт изучала любовь, но решила, что это не ее дело. У нее на уме было нечто совсем другое.
Прожив в Манхэттене около двух лет, Фэйт очень быстро повзрослела. Теперь она была высокой девушкой с вновь обретенной грацией и холодным устремленным вдаль взглядом. Она по-прежнему вела себя как послушная девочка, но нрав имела отнюдь не кроткий. Фэйт вылезала в окно на Мейден-лейн, как она когда-то делала в Бруклине. Привычки умирают с трудом, а она имела обыкновение поступать так, как ей нравится, даже если для этого приходилось кого-то обманывать.
Она стала практиковать рядом с липовой рощей у ручья Минетта, где неимущие жили в брезентовых палатках и где бедных хоронили, не положив даже камень в память того, что они когда-то ходили по земле. Именно туда привело Фэйт ее ремесло, в лощину, где произрастали папоротники с нее ростом, земля была сырой, а месть казалась легким делом. Фэйт чувствовала ее внутри: месть распространялась от красного пятна на середине ее левой ладони, которое ей не удавалось смыть. Темные места, такие как это, ее притягивали. Здесь не пели птицы, не кричали лягушки, хотя сотни квакш сидели на берегах ручья. Если женщина хотела чего-то, что не могла отыскать на кухне Марии Оуэнс, она приходила сюда. Если с ней плохо обращались или предали, если женщина хотела отомстить, она выходила на эту тропинку, забывая о том, насколько опасно идти одной по темному лесу.
Истерия охоты на ведьм в Салеме началась в 1692 году и продолжалась всю весну. Первой была арестована Бриджет Бишоп, десятого июня ее же первую казнили через повешение. К сентябрю число отправленных на эшафот достигло двадцати. Когда новости достигли Нью-Йорка, они произвели шокирующее впечатление, в особенности на голландскую общину – выходцы из этой страны не были согласны с тем, что дьявол ходит среди людей и что для обвинения допустимо пользоваться зрительными свидетельствами, основанными исключительно на снах и видениях, без всяких веских доказательств. Первые голландские поселенцы были здравомыслящими людьми, верящими в то, что они видят своими глазами, но в Колонии Массачусетского залива все оказалось по-иному.
В мае одной из тех, кого должны были арестовать, стала шестнадцатилетняя девушка, впервые побывавшая в тюремной камере еще ребенком, когда она сопровождала свою бабушку Лидию Колсон, посетившую Марию Оуэнс в заключении. Услышав, что судьи выписали ордер на ее арест, юная Элизабет Колсон исчезла в лесах. Бабушка приготовила ей корзинку еды и велела отправляться в Нью-Йорк и там искать женщину, которой Лидия однажды помогла. Возможно та, в свою очередь, окажет содействие ее внучке. Лидия надеялась, что их доброту не забыли и может так случиться, что та будет вознаграждена.
Ко времени, когда Элизабет прибыла в Манхэттен, она была измучена и напугана. Одну ночь она провела в Кембридже[48], затем перебралась в Коннектикут, откуда мания охоты на ведьм перекинулась в Нью-Хейвен. Посреди ночи кузины помогли девушке бежать, но кучер наемного экипажа избил ее и украл то немногое, что у нее оставалось. Остаток пути она проделала в одиночку, умирая от ужаса при мысли о больших диких кошках, обитавших на холмах Коннектикута. И вот наконец на пароме, причалившем к берегу неподалеку от Флай-маркет, она достигла Манхэттена. Она стала расспрашивать торговцев, не знают ли они женщину по имени Мария Оуэнс. Ее знали продавец фруктов и торговец рыбой, но где она живет, им было неизвестно. Однако дочь рыбника, однажды приходившая в ее дом за любовным заговором, отвела Элизабет в сторонку и сказала, что точно знает, где можно найти Марию Оуэнс.
Когда Элизабет постучала в дверь, ей открыла подозрительная рыжеволосая девчонка, рядом с которой сидела черная собака. Фэйт, не отличавшаяся гостеприимством, глядела на незваную гостью узкими серыми глазами. Ее вид сразу подсказал Фэйт, откуда прибыла девушка.