Библейский держал в руках две бутылки пива и пол-литра «Русского Стандарта».

— С музыкальными инструментами принимаешь, хозяин? — развязно спросил Левка. И не дожидаясь ответа, полуобернувшись к своим спутникам, категорически резанул: — Заходи!

Мухе ничего не оставалось, как отступить в глубь прихожей, пропуская превосходящие по численности силы.

В родительской гостиной, где шла игра, Левка, сгрузив пиво на стол, начал разыгрывать представление новых лиц, сменив при этом свой обычный хамский тон на витиевато-политесный. Лешкины друзья Левку давно знали, поэтому, коротко кивнув им, он, расшаркиваясь и размахивая воображаемой шляпой, понес какую-то чепуху, касающуюся его спутников, которые, как оказалось, были мужем и женой, хотя и носили разные фамилии. Лысого библейского красавца звали Герман Гольданский, и, если верить Левкиной болтовне, он был «великим русским художником типа Левитана».

Герман пожал всем руки и, усадив свою жену на краешек дивана, сам примостился с нею рядом, как бы заслоняя ее от всей мужской компании.

Из всех вновь прибывших лиц Муху прежде всего заинтересовала она.

Нет, заинтересовала — не то слово. Муха застыл, как током пораженный, дамочка оказалась похожа одновременно и на Галину Александровну Аринину, и на Шерон Стоун с Фэй Данауэй. Словом, на тот самый идеал, созданный его «больным», по словам Митрохи, воображением.

И тщетно искал он в гостье недостатки, пытаясь, как лисица из басни, убедить себя, что виноград этот зелен, то есть идеал не слишком идеален.

Она была той самой. Долгожданной.

И не только Муха почувствовал волнение при ее появлении.

В этой полутемной накуренной комнате стройная женщина в белых брючках как-то сразу «взяла». И уже не хотелось дописывать пулечку, о которой всю неделю мечталось на лекциях, и уже не интересно было слушать анекдотцы толстого Пашки…

Все из своих углов уставились на белые брючки и вырез в белом жакете, в котором угадывалась плотная грудь размером как у Мадонны Луизы Чикконе.

Звали ее Ева.

Если бы Левка сказал, что ее зовут Катя или Даша, это взволновало бы куда меньше. Но ее звали Ева. И в этом было что-то особенное.

У нее было худое бледное лицо в обрамлении золотых, как спелая пшеничная солома, волос. И большие черные глаза, которые в полумраке гостиной притягивали к себе, как черное ночное небо в позднюю осень.

На одно мгновение, когда Муха пожимал ее маленькую руку, их взгляды встретились, она из под челки, словно открыв на миг два окна в бездонный космос, взглянула на него и тут же спрятала глаза под длинными ресницами, откинувшись на спинку дивана, загородившись джинсовым плечом своего бородатого мужа. И от этого взгляда, что длился, может быть, одну десятую долю секунды, Муха совсем потерял покой.

Он подумал, что очень хочет поцеловать ее. Нежно-нежно, едва коснувшись губами губ.

Карты сдвинули в сторону. В высокие стаканы расплескали «Русский Стандарт».

— Ну, за знакомство! — сказал Левчик, проглотив водку, и, не закусывая, сразу взял в руки гитару.

Он принялся крутить колки, мягко беря сочные аккорды, слегка подвывая закрытым ртом, настраивая инструмент и настраивая себя.