Никогда еще охотник Фомка не ходил за такой добычей. Первый раз он так неистово молился, чтобы помогли ему святые угодники, чтобы вывели к нему на тропу лань с черными, как уголь, глазами.

Чеченский аул на склоне еще спал. Еще видели сны древние старики с морщинистыми лицами, джигиты с красными бородами и девушки с миндалевидными очами. Если бы только Фомка мог, он навеял бы одной из них хороший сон. В этом сне навстречу к ней выезжал бы удалой казак на красавце-коне, улыбался, протягивал к ней руки, говорил ласковые слова. И она шла бы к нему, легко перебирая ногами, едва касаясь травы. Сильные руки подхватили бы ее, подняли в седло. Они ехали бы туда, где фруктовые сады аж заходились от весеннего цвета, где над трубой саманной хаты уже поднимался легкий дымок. Казак просил бы сказать ему заветное слово, она бы смеялась, заглядывала ему в глаза, медлила. Вот наконец губы ее разжались…

Маленький голыш скатился сверху по тропинке, сходящей от аула к ручью. Тут же пропел первый петух, навсегда закрепив за собой право первооткрывателя этого весеннего утра. Вдогонку ему прокричали остальные. Фомка подобрался за кустами, как охотничий пес. Он слышал легкие шаги по камням — девушки или мальчика. Но прежде, чем он увидел ее, он услышал песню. Это была протяжная, тоскливая песня, которая странно звучала над веселым утренним ручьем, на тропинке, по которой задорно прыгали круглые камешки.

Дрогнула ветка кизила — шайтановой ягоды, и на тропинке показалась Айшат. Она была без платка, в одной рубашке и шароварах, в легких кожаных чувяках. Черные тонкие косички змеились по ее плечам, груди и спине. В руке она несла большой кувшин.

У ручья она вдруг оборвала свою печальную песню. Наклонилась над ручьем, где в маленькой бухточке вода была спокойней. Она смотрела на свое отражение, и косы ее почти касались воды. Фомке казалось, что еще чуть-чуть, и Айшат услышит стук его сердца, так громко оно билось.

Девушка прыгнула на камень посредине ручья, что-то сказала бегущей воде, топнула ножкой и рассмеялась. Потом оглянулась на аул, и лицо ее приняло прежнее печальное выражение. Айшат присела на корточки. Звякнуло о камни донышко кувшина. Рубашка почти не скрывала гибкое, тонкое тело молодой чеченки.

Поставив кувшин на берег, она быстрым движением скинула свою обувку и опустила маленькую ножку в быстрый поток. Так она и застыла, стоя на одной ноге, вытянув ножку перед собой, как балерина той враждебной и чужой страны, что разорила ее родной дом, а теперь замахивалась и на другой ее приют. Повернув голову, она смотрела через плечо на появившегося, как из-под земли, чужака, и глаза ее становились еще темнее.

Не помня себя, Фомка схватил девушку поперек туловища, удивляясь гибкости и тонкости ее стана. Чувствуя, что она, извиваясь змеей, почти выскользнула из его крепких объятий, кинул ее на плечо, как волк ягненка, и бросился вниз по берегу. Тут, опомнившись, она издала пронзительный крик, даже слегка оглушив похитителя. Только теперь Фомка вспомнил, что дед Епишка совершенно по делу советовал перво-наперво зажать чеченке рот. Выругав и себя, и деда Епишку, он на бегу прокричал:

— Молчи, любушка! Добра тебе желаю! Женой сделаю…

И как раз острые зубки впились бы ему в шею, да спас стоячий воротник бешмета. Но сильные ручки уже вцепились ему в волосы, а зубки, отпустив ворот, добрались до его молодой кожи, и уже Фомка чуть не закричал. Пусть кусает, авось до глотки не доберется, только бы не кричала! С трудом преодолевая боль, Фомка мчался большими прыжками, рискуя покатиться вниз со своей ношей.

У Акимки все уже было готово, он давно уже слышал шум бегущего человека.

— Айда, Акимка, айда! — крикнул Фомка.

Лицо друга было белое, как полотно, несмотря на быстрый, горячий бег.

— Ты ранен?

Выругавшись, Фомка с усилием оторвал от себя чеченку, как присосавшуюся пиявку. Акимка обомлел. Губы дикарки были в крови, волчицей она скалилась на казаков.

— Фомка, брось эту ведьму! — закричал казак в ужасе. — Заруби ты ее, окаянную!

— Айда, Акимка, айда! — опять крикнул Фомка, бросая девушку поперек седла.

Рану саднило, но скоро встречный ветер ударил казаку в лицо, остудил боль и вернул ему прежнюю удаль. Кони несли их подальше от чужих гор, и казаки теперь больше всего желали — как можно скорее увидеть бурые воды Терека.