– О боже, нет.
Будь это кто-то другой, она бы постаралась увильнуть от этого вопроса. На работе она особенно старательно его избегала. Она была специалистом по женскому здоровью. Как она могла оправдать свою оплошность, свою неспособность этого избежать?
– Нет, кое-кто другой, – сказала она. – Мы не поддерживаем связь. Я знала его пару лет. – Это едва ли можно было назвать объяснением, но предложить больше она была не готова. – Он был моим другом.
ПО СЛОВАМ МАТЕРИ, КЛАУДИЯ ЗАГОВОРИЛА ПОЗДНО. До трех лет ни слова не сказала. А когда наконец начала, ее первым словом было не «мама» и уж точно не «папа. Ее первым словом было «нет».
Вполне естественно, что она сказала это Деб.
Большую часть сознательной жизни она говорила «нет» всему. «Нет» роли жены и «нет» роли дочери, «нет» еде и «нет» любви. Она говорила «да» сексу, но не любому, а только контролируемому, электронно проверенному и обследованному. Когда очередные цифровые отношения выдыхались, она начинала все заново с новым цифровым парнем, который в конце концов оказывался таким же, как предыдущий. Ничего удивительного в этом не было, она ведь сама выбирала их по одним и тем же фильтрам: образование, профессия, политические взгляды, район проживания.
Убери она все фильтры, могла бы найти кого-нибудь вроде Тимми.
ОНА ПОШЛА К НЕМУ В СОЧЕЛЬНИК. Ее матери не было в живых всего три месяца. Клаудия рассчитывала провести свое первое Рождество в статусе сироты дома и, если получится, во сне, а чтобы пережить эту боль, ей нужна была травка.
На крыльце у Тимми горел фонарь, огромный телевизор настроен на канал о путешествиях. В Осаке звездный шеф в кожаной куртке ел рыбу-фугу.
– Хрена с два я бы стал это есть, – сказал он, словно Клаудия именно в этом его и обвинила. – Хрена с два!
После бонга они дико захотели есть. Тимми попытался заказать еду в китайском ресторанчике, но в Сочельник не работал даже несчастный «Нефритовый сад».
Клаудия прошла за ним на кухню, где ни разу до этого не была: пошарпанный линолеум, доисторические приборы, заросшая грязью и потенциально опасная на вид электроплита с обернутыми пожелтевшей фольгой конфорками. На столешнице выстроились коробки с хлопьями, упаковка с двадцатью порциями лапши быстрого приготовления, а рядом – ящик с инструментами и мешочек каменной соли.
Встав плечо к плечу, оба уставились в холодильник.
– Уныло, – сказал Тимми.
– Погоди. – Клаудия пошарила по шкафчикам и добыла полпачки масла, присыпанного хлебными крошками, и пару ломтиков плавленного сыра, завернутых в пленку.
Она не готовила Сырный рамен двадцать пять лет, но в ту ночь, в свое первое сиротское Рождество, сделала его для парня, у которого покупала травку. Они поужинали, сидя бок о бок на диване перед телевизором – в точности так же, как она принимала любую пищу в первые семнадцать лет жизни.
– Если меня когда-нибудь приговорят к смертной казни, я хочу, чтобы это был мой последний ужин, – сказал Тимми, набив рот. – Я хочу, чтобы ты пришла и приготовила мне эту хренотень.
Он сказал, что это самая потрясающая вещь, которую ему вообще доводилось есть.
В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ОНА ПОПЫТАЛАСЬ УВИДЕТЬСЯ С НИМ в середине второго триместра, когда только-только показался живот. Она рассчитывала, что он сам скажет за себя все, чего не сможет сказать она.