Он был ее человеком.
Они не были влюблены друг в друга, да и не могли, но на некоторое время он стал для нее домом. В тот жуткий год после смерти матери она ходила не куда-нибудь, а именно к нему.
И фонарь у него на крыльце всегда горел.
ТИММИ БОЛЬШЕ НЕ БЫЛО. В ОСОЗНАНИИ ЭТОГО ФАКТА была какая-то сила. С этим знанием все становилось возможным. Она не могла представить, каково было бы иметь ребенка вместе с ним. Все, что она могла представить, это как она справляется со всем сама. Так же, как делала ее мать.
Когда она забеременела, перед ней встал выбор; и правда, которую никто не хотел слышать, заключалась в том, что этот выбор не был инстинктивным или очевидным.
А с беспомощных какой спрос?
Это была не ее вина. Просто так случилось.
ЗА НЕДЕЛЮ ДО ДНЯ БЛАГОДАРЕНИЯ, КОГДА ЕЕ БЕРЕМЕННОСТЬ УЖЕ БЫЛА заметна невооруженным глазом, Клаудия поехала в Клейборн. В кои-то веки телефон Николетт работал. «Я заеду в субботу после обеда», – сказала она автоответчику, но не сказала зачем.
Они сели за кухонный стол. Николетт сдвинула в сторону стопку рекламных писем, каталогов, неоткрытых конвертов со счетами, детскую раскраску. Клаудия достала из сумки лист бумаги.
– Что это? – спросила Николетт.
Клаудия глубоко вдохнула запах всего своего детства: сигареты и освежитель воздуха.
– Право собственности на трейлер. Теперь он твой. Мама… – сказала она как бы пробуя фразу на зуб, – хотела бы, чтобы он был твоим.
Это решение показалось ей совершенно очевидным сразу же, как только она его приняла. Ни секунды в своей жизни она не хотела быть владелицей трейлера, в котором она ни за что не стала бы жить, но не смогла бы и продать, даже если бы получилось. Консервная банка, пятнадцать метров в длину, пять в ширину – дом, который устроила для них ее мать. Его рыночная стоимость приблизительно равнялась нулю. Ценность этого трейлера невозможно было измерить в долларах. Тут требовалась другая измерительная система; валюта, которую Клаудии нужно было придумать самой.
– Здесь только трейлер, – пояснила она. Земля ее деда, на которой стоял трейлер, принадлежала его единственному живому ребенку, тете Дарлин. – Не думаю, что у нее есть на эту землю какие-то планы, но это вы решайте между собой.
Николетт внимательно прочитала бумагу.
– Убери ее в надежное место, ладно? Лучше ее не терять. – Клаудия окинула взглядом царивший в трейлере хаос.
«Сними банковскую ячейку», – подумала она, но не сказала.
– У меня для тебя тоже кое-что есть. – Николетт поднялась с кресла и принесла из гостиной пластмассовую корзину для белья. – Дарлин сказала, у тебя будет девочка.
Она поставила корзину на стол. Внутри была гора переливающихся нейлоновых тканей: ярко-розовых, бирюзовых и солнечно-желтых. – Я раньше наряжала в них Скайлар. – Николетт нежно, почти благоговейно дотронулась до дешевой ткани. – Но она все равно больше в них не влазит.
Это Клаудия знала. Судя по недавним фотографиям на Фейсбуке, Скайлар – теперь уже шестилетняя – была пышечкой. Она подумала мельком, не растолстела ли девочка нарочно, чтобы не носить эти богомерзкие наряды.