– Смеялся? – Я смотрю на нее, ничего не понимая. – Но это именно то, что больше всего в нем развлекает короля!

– Теперь это признак неуважения, – говорит она. – И ему предъявлено обвинение в ереси.

– За хрюканье?

Она кивает.

Джон Дадли, виконт де Лайл, восходящая величина в политике и верующий, сторонник политических реформ, возвращается из Франции с мирным договором в кармане. В то же самое время, пока Стефан Гардинер ведет переговоры с императором, стараясь заключить мир с Испанией, торгуясь и обменивая жизни лютеран и реформаторов на возобновление отношений с папой, Джон Дадли тайно встречается с французским адмиралом и выбивает у него право оставить за собой Булонь на долгие годы и весьма приятные выплаты из французской казны. Этот момент должен стать моментом истины и торжества для Джона Дадли и Сеймуров, да и всех нас, кто разделяет веру в реформы. Мы выиграли гонку, призом которой было заключение мирного договора, мы смогли договориться с Францией, а не с папистской Испанией.

Он приходит в мою приемную, чтобы получить мои поздравления. Принцесса Мария стоит рядом со мною, стараясь держаться спокойно и не пугаться происходящего: разрушения союза между Англией и семьей ее матери.

– Милорд, как вы считаете, теперь, когда у нас мир с Францией, станет ли король искать нового союза с германскими князьями?

Замершее лицо Марии говорит о том, с каким напряжением она ждет ответа.

– Вы правы, сейчас у Его Величества нет необходимости искать дружбы германских правителей, – отвечает Джон Дадли. – У нас есть крепкий союз с Францией, и больше нам ничего не нужно.

– Возможно, никакой помолвки не будет, – шепчу я Марии и вижу, как жизнь возвращается на ее лицо. Я делаю ей знак, разрешая отойти, и она уходит к окну, чтобы привести мысли в порядок.

Как только принцесса поворачивается к нам спиной, с лица Джона Дадли исчезает улыбка.

– Ваше Величество, во имя всего святого, что здесь происходит?

– Король арестовывает сторонников реформ, – тихо говорю я. – Люди исчезают из дворца, из лондонских церквей. В этом нет никакого смысла. Люди не понимают, что происходит, когда их забирают из-за столов и из постелей.

– Я слышал, Николаса Шакстона вызвали в Лондон для допроса по обвинении в ереси. Я не поверил своим ушам. Он же был епископом Солсбери! Они не могут арестовывать бывших епископов!

Этого я не знала, и Дадли понимает это по выражению моего лица. Допустить арест одного из епископов короля – значит вернуть королевство в темные дни священников-мучеников, как те, в которые епископ Фишер взошел на эшафот. Генрих поклялся, что эта жестокость не повторится никогда.

– Епископ Хью Латимер, который проповедовал у меня во время Поста, тоже был вызван в Тайный совет, чтобы объяснить выбранные им темы для проповеди, – говорю я Дадли.

– Так Тайный совет теперь ведает вопросами теологии? Они что, собираются устроить дебаты с Латимером? Ну что же, желаю им удачи.

– Стефан Гардинер точно будет с ним дебатировать. Он защищает Статут о вере, – говорю я. – И это будет просто сделать, потому что только что вышел новый закон, запрещающий с ним спорить.

– Но ведь Статут – это полпути к папистской церкви! – восклицает он. – Король сам сказал…

– А сейчас этот закон отражает мнение короля, – прерываю его я.