Спустя десять лет после гибели Гордона началась Речная война 1896–1899 гг., которая привлекла внимание Черчилля, как свет фонаря привлекает мотылька. Он наблюдал за событиями в Африке издалека. Его служебная командировка в Индию на участок афганской границы знаменита главным образом тем беллетристическим описанием событий в стиле Дж. Генти[55]; он сочинил этот текст, находясь в Малаканде. Теперь главной заботой было как можно скорее оказаться в гуще событий. При этом Китченер неоднократно вставлял ему палки в колеса. Между ними не было принципиальных разногласий. Оба были преданы империи. Но основным побудительным мотивом для каждого была слава. Китченер уже снискал себе изрядную (и кровавую) репутацию в разных частях света: он служил в Египте, Судане, Индии, Южной Африке и Австралии. К молодому Черчиллю он относился просто как к избалованному ребенку.
Черчилль настаивал, чтобы его мать с помощью своих чар добилась для него назначения. Ей не суждено было преуспеть в этом. Присутствуя на чаепитии на Даунинг-стрит по приглашению премьер-министра лорда Солсбери, которому понравился его малакандский очерк, Черчилль довольно откровенно намекал на то, как сильно ему хотелось бы послужить в Африке. Позже он предпринял успешную попытку добиться встречи с сэром Шомбергом Керром Макдоннеллом, близким другом и советником Солсбери, «которого я видел с самого детства и с которым неоднократно встречался в светских кругах». Он еще настойчивее попытался добиться покровительства. Керр Макдоннелл дал дружелюбный, но уклончивый ответ. «Я уверен, что он [Солсбери] сделает все возможное, – сообщил Макдоннелл Черчиллю. – Вы произвели на него очень благоприятное впечатление, но он не пойдет дальше определенной черты. Возможно, он постарается задать вопрос таким образом, чтобы в нем содержался намек на желаемый ответ. Но не стоит ожидать, что он продолжит настаивать, если ответ будет неблагоприятным». Ответ был именно таким.
Черчилль отказывался принять поражение. В конце концов, заручившись поддержкой еще большего количества друзей семьи в кабинете министров, он переманеврировал Китченера и получил уведомление о том, что «в качестве сверхштатного лейтенанта прикомандирован к 21-му уланскому полку, который направляется на Суданскую кампанию… [по прибытии следует] немедленно доложить о себе в полковом штабе в Аббассии, Каир. Проезд к месту службы за ваш собственный счет, и… в случае, если вас убьют или ранят… не будет предъявлено никаких требований о компенсации из фондов британской армии»{19}. Отныне Черчилль был не только вольнонаемным журналистом, но и вольнонаемным солдатом.
Он выиграл, но соперничество с Китченером оказалось весьма утомительным делом. В «Моих ранних годах» – первой и лучшей книге мемуаров Черчилля, которая вышла в 1930 г., – этому конфликту посвящена целая глава, полная жалости к себе и самооправданий. Он обнаружил, что «существовало множество плохо информированных и недоброжелательно настроенных людей, которые относились к моей деятельности безо всяких симпатий». Количество таких людей с годами будет только увеличиваться. Мотивом, который им приписывал тот, кто стал их мишенью, была зависть. Но передача их слов самим Черчиллем заставляет в этом усомниться. Что больше всего раздражало окружающих, так это неприкрытый фаворитизм. Он был не единственным молодым человеком, эксплуатировавшим с выгодой для себя свои социальные и классовые привилегии, но ни один младший офицер в его положении не хвастался этим больше, чем Черчилль. Его огорчали оскорбления, с которыми он сталкивался, но использовавшиеся его недоброжелателями выражения типа «охотник за медалями» и «мастер саморекламы» выглядят довольно мягкими даже по нормам того времени.
Китченер и сам не был чужд всяческому превознесению собственной персоны. Благодаря кропотливым усилиям, точно рассчитанному вмешательству в события в основных горячих точках и дружелюбному отношению лондонской прессы он сделал из себя героический символ империи. Но Наполеоном он не был. Его враждебность к Черчиллю, похоже, проистекала из того, что этот молодой выскочка, обладая более обширными связями, пытался, по сути, делать то же самое. Зарвавшегося юношу следовало немного притормозить.
Но Черчилль остро переживал то, что казалось ему «дурным обращением». В его романе «Саврола» (Savrola), вышедшем в 1897 г. и посвященном «офицерам 4-го (Ее Королевского Величества) гусарского полка», главный герой, чье имя вынесено в название, перечисляет упреки, которые сыпались на него со всех сторон, – стремление к званиям и почестям, раболепство перед вышестоящими, – после чего ударяется в размышления:
Саврола с презрением читал критику в свой адрес. Он давно понял, что все эти слова обязательно прозвучат, и сознательно шел на это. Он знал, что поступает неразумно… и все же не жалел об ошибке… Он никогда не откажется от права поступать так, как ему хочется. В данном случае он сделал то, что считал нужным, и обрушившееся на него всеобщее негодование было той ценой, которую он готов был заплатить… Нанесенный ущерб тем не менее следовало как-то возместить.
По пути из Каира в зону конфликта в Судане Черчилль старался увидеть позитивные стороны своего предприятия. Он восхищался «превосходными условиями, созданными для нашего комфорта и удобства». Открывавшиеся за окном поезда по дороге длиною в 400 миль пейзажи завораживали, а «возбуждение и беспечная радость, с которой каждый предвкушал неизбежную битву… все это вместе делало путешествие приятным».
Могло ли здесь возникнуть какое-то затруднение? Да, могло, но Черчилля беспокоило не количество суданцев, которых предстояло уничтожить: «Во сне и наяву меня постоянно преследовал глубокий, неотступный страх. Находясь в Каире, я не получал никаких известий о том, как сэр Герберт Китченер воспринял отказ военного кабинета следовать его пожеланиям по поводу моего назначения». На самом же деле, как признавал Черчилль, Китченер, узнав о том, что паршивец уже в пути, «просто пожал плечами и перешел к вопросам, которые, в конце концов, были гораздо более важными».
Черчилль прибыл в Судан в конце лета 1898 г. Битва при Омдурмане состоялась 2 сентября. Британская флотилия заняла позицию на реке Нил. Армии англичан, насчитывавшей 25 тысяч человек (из которых лишь 8 тысяч были белыми), противостояло 15 тысяч суданцев. С учетом численного и технологического превосходства исход битвы вряд ли можно считать сюрпризом: англичане победили. Описание событий Черчиллем довольно красноречиво: «Это было последним звеном в длинной цепочке тех захватывающих конфликтов, чей яркий и величественный блеск немало поспособствовал тому, чтобы наполнить войну очарованием», – и дальше в том же духе.
Полезно сравнить безудержные восторги Черчилля с осуждением, прозвучавшим из уст Уильяма Морриса[56] и его коллег-социалистов, объединившихся в Социалистическую лигу. Газета Морриса
В заявлении Временного совета Социалистической лиги от 1885 г., подписанном Моррисом, Элеонорой Маркс[57], Эрнестом Белфортом Баксом и несколькими десятками других людей, подвергалась сомнению официальная точка зрения, оправдывавшая Суданскую войну. Авторы декларации подчеркивали – и совершенно справедливо, – что Мухаммад Ахмад (тот самый Махди) был готов начать переговоры об организованном выводе из страны британских гарнизонов. Уилфрид Скоуэн Блант[58] – посредник, согласованный обеими сторонами, – даже сообщил англичанам, что может помочь добиться свободного пропуска для Гордона, но бандиты в Лондоне жаждали преподать туземцам урок. Они просчитались.
Моррис не скупился на презрительные издевки в ответ на мутный поток «лицемерия и лжи», которые характеризовали внешнюю политику Великобритании. О Гордоне и ему подобных он отзывался как о «похитителях Хартума и сеятелях никудышней цивилизации». Заявление Временного совета и сегодня сохраняет определенную долю актуальности:
Отправлена военная экспедиция. Британские головорезы перебили пару тысяч арабов под ликование прессы, как вдруг – о ужас! – Хартум пал, и пал к тому же в руки самих суданцев. Гордона больше нет! На Флит-стрит[59] слышны стенания – плач, и рыдание, и вопль великий[60]. Никогда прежде прах героя не был так сильно размыт газетными излияниями. Теперь же мы производим эмоции как любой другой товар – прежде всего ради прибыли и лишь во вторую очередь для общественной пользы… Теперь фабричная система и разделение труда вытесняют эмоции индивидуума. Эмоции для нас концентрирует в пробирке журналист, и мы покупаем их в готовом виде, черпая прямо из больших бочек на Флит-стрит и Принтинг-Хаус-сквер. В результате публике зачастую просто навязываются те эмоции, которые угодны заказчику, и происходит это совсем по иным причинам, нежели из-за величия павших… В любом случае усилиями
Опьяненный победой в битве при Атбаре весной 1898 г., Китченер приказал заковать побежденного предводителя мусульман эмира Махмуда Ахмада в цепи и высечь его кнутом позади триумфального победного шествия. После Омдурмана он приказал казнить раненых пленных-мусульман. За этим последовало осквернение гробницы Махди. Его кости были выброшены в Нил, а череп присвоен Китченером в качестве отвратительного сувенира. Полагают, что столь кровавый пролог к полномасштабной колонизации Судана шокировал королеву Викторию. Черчилль, несмотря на собственное чрезмерно восторженное отношение к войне, также выразил сожаление по поводу того, что гробница Махди осквернена. В первом издании своей книги «Речная война» (The River War) он изменил собственное мнение о противниках, которых прежде клеймил как «дикарей», «варваров» и «безжалостных фанатиков». Некролог был выдержан в более утонченном стиле:
Какие бы неприятности ни доставлял Мухаммад Ахмад на протяжении своей жизни, он был человеком достаточно благородного характера, священнослужителем, солдатом и патриотом. Он одерживал победы в крупных сражениях, он поощрял и возрождал религию. Он основал империю. В определенной степени он реформировал общественные нравы. Косвенно, путем превращения рабов в солдат, он сократил рабство.
К 1931 г. похвалы лились столь же щедро, как кровь в 1898-м. В предисловии к книге немецкого автора Рихарда Берманна «Махди Аллаха» (The Mahdi of Allah) Черчилль писал в еще более напыщенном стиле:
Жизнь Махди являет собой рыцарский роман в миниатюре, столь же поразительный, как жизнь самого Мухаммада. Восстание в Судане было последней яркой вспышкой кроваво-красного цветка Ислама… Черное знамя Махди пронеслось над Суданом под гром военной трубы, сделанной из слоновьего бивня. Установилось правление Святых… Махди был мистиком и мечтателем… Благодаря своей праведной бедности и Священной войне Махди смог вознестись до головокружительных высот… [Он был] аскетом и суфием, Двенадцатым Имамом, явления которого долго ждали, который явился и победил, а затем мудро исчез вновь, не дав победить себя.
Узнав, что королева выразила свое неудовольствие и назвала надругательство над гробницей деянием, достойным Средневековья, тем более что Махди был «человеком, имевшим определенный вес», генерал Китченер сообщил, что планировал передать череп в дар Королевской коллегии хирургов.
Мог ли Черчилль не испытывать легкое злорадство по поводу подобного конфуза своего (извините за выражение) bête noire[61]? Как военный Черчилль был дилетантом, стремившимся прославиться и получить пару медалей, которые помогли бы ему в будущей политической и журналистской карьере. Китченер же был садистом от природы. Везде, где ему противостоял равный по численности и умению противник, дело заканчивалось сокрушительным провалом. В битве при Пардеберге во время Англо-бурской войны он потерпел поражение и вызвал шквал насмешек. В ходе Первой мировой войны его диктаторский подход к командованию войсками привел к кровавому хаосу, и известие о гибели Китченера в Северном море было встречено его коллегами в правительстве с едва скрываемым вздохом облегчения.