Флейта издавала несомненно приятные звуки, но была ли это музыка, Эриксон не знал. Во всяком случае, это не было какофонией. Он стоял у окна и перебирал пальцами отверстия флейты, как стоял Якоб Скуле в его сне.

    Моросил дождь. Сёренсгаде из жизнерадостной улочки превратилась в унылое серое ущелье между поникшими домами, чьи невыразительные взгляды глаз-окон, чьи зелёные и красные шляпы черепичных крыш не могли сейчас оживить погрузившийся в дождливую сентябрьскую тоску город. Редкие одинокие прохожие на узком тротуаре прятались от любопытных взглядов под чёрными и синими зонтами цвета уныния. Со стороны площади Густава Стрее доносился звонок заходящего на кольцо трамвая; где-то площадной музыкант играл на саксофоне джаз.

    Если бы Витлав Эриксон смотрел сейчас на мерную неспешную жизнь любимого города не из этого окна, а из своей мансарды, в которой располагался его тихий кабинет и где он любил сидеть после обеда за чашкой кофе с коньяком и пачкой сигарет, брошенной на подоконник, этот пейзаж не вызывал бы у него чувства безнадёжной тоски и беспросветной апатии, а лишь немного пощипывал бы душу уютной, тихой грустью воспоминаний, навеянных уходящим летом. Но от Сёренсгаде его отделяло сейчас узкое мутное окно чужой гостиной, притихшей в нервном спазме ожидания чего-то недоброго, и потому музыка, рождавшаяся в теле флейты, была дрожаща и надрывна.

    Как бы он ни убеждал себя, что слова Йохана следует пропустить мимо своего внимания, не вникать, на раздумывать над ними ради своего же собственного блага, но Клоппеншульц знал своё дело, и теперь мысли Эриксона снова и снова, по кругу, блуждали вокруг проститутки Линды, её «пастуха» Циклопа и двух загадочных мужчин, из которых по крайней мере один, если он существовал на самом деле, а не был лишь частью дьявольского плана философа, оказал на последние события в жизни Эриксона какое-то наверняка недоброе влияние. Со слов Йохана выходило, что они покинули квартиру Скуле вместе. Куда они направились? Совершили они убийство напару или тот, второй, лишь вывел опьянённого воздействием гипноза или наркотика Эриксона на жертву?

    О таинственном учителе музыки у Эриксона складывалось какое-то неясное, но скорее неприятное впечатление. Судя по всему, он обитал на самом дне общества, вёл жизнь распутную, рязвязную, грубую и несомненно опасную вследствие своей, кажется, неразборчивости в знакомствах. Чего стоят обитатели этого дома - Линда с её Циклопом, Йохан, в свои четырнадцать лет прошедший уже, видимо, огни и воды, бегемотиха Винардсон... Несомненно, Скуле был существом несчастным, но испорченным той средой, в которой ему приходилось обитать. И если Эриксон, человек, добравшийся до самой верхушки среднего класса, не был знаком с бедолагой учителем, то и жалеть об этом у него не было никаких оснований.

    А тот человек, что, по словам Йохана, принёс его, окровавленного, «домой»... Кто он? Просто участливый прохожий или один из статистов в труппе Клоппеншульца?

    Чем больше Эриксон размышлял обо всём этом, тем прочнее зарождалось в нём чувство обречённости. Ему не победить в этой схватке; не ему тягаться с Клоппеншульцем - этим монстром, с такой небрежной лёгкостью рассуждающим о том, как легко и просто свести человека с ума. «Кто бы это ни был, он, кажется, уже хорошо преуспел в достижении своей цели», - как-то так он сказал. Намёк на то, что ему удалось посеять в душе Эриксона семена безумия - страх, апатию, подозрительность...

    Клоппеншульц... Клоппеншульц... Сама фамилия - таинственная, жутковатая, хорошо подходящая к образу отшельника, управляющего людьми как марионетками. Жуткая и ужасная фамилия, но сколь прекрасно её звучание - Клоппеншульц. Это вам не унизительный набор звуков - Скуле. Человек с такой фамилией заведомо не может быть чем-то значимым для этого мира, он уже самим своим рождением осуждён прозябать на самом дне. Клоппеншульц - это даже не Эриксон. Кто он? Немец? Да, наверное, немец - ведь это немцы нация философов.

    Он был так увлечён своими мыслями и истомчивыми звуками флейты, что не сразу услышал стук в дверь, который был уже, видимо, не первый.

    Ну вот, опять... Что на этот раз ему приготовил неведомый режиссёр?

    - Здравствуйте, - произнёс худощавый невысокий мужчина в плаще и шляпе, стоявший за дверью и глядевший на Эриксона с любопытством и даже радостью. - Я сначала спросил у консьержки, и был очень рад узнать, что с вами всё в порядке, господин Эриксон...

    - Тише! - реакция Эриксона была мгновенной. Он едва не кинулся затыкать незнакомцу рот, кося глазом на площадку, где нёс своё нескончаемое дежурство Йохан. Но мальчишки, к счастью, не месте не оказалось, и вообще на лестнице никого не было видно.

    Одним движением он схватил гостя за локоть и буквально втащил в прихожую, захлопнув за ним дверь. На лице неизвестного отразилась растерянность и даже некоторый испуг, он поднял свой зонт, будто готовясь защищаться.

    - Простите, - кинулся извиняться Эриксон, беря гостя за руки, - простите мою некоторую горячность.

    - Э-э, - выдавил этот господин, пытаясь вырвать свои руки из хватки инженера. - Господин Эриксон...

    - Ещё! Ещё раз! - Эриксон готов был броситься на пришельца с объятиями, но сдержался, чтобы окончательно его не испугать. - Назовите меня так ещё раз.

    - Что вы... что вы имеете в виду? - совсем опешил гость.

    - Простите меня, я просто немного не в себе от радости... Я объясню вам... это очень долгая история, но если вы согласитесь выслушать меня... Да, да, конечно, я Эриксон, Витлав Эриксон.