— Кто этот Эдвард Френч? — спросил Дуссандер, вкладывая записку обратно в табель (в душе он слегка иронизировал над любовью американцев к канцеляризмам: столько слов, чтобы сообщить родителям, что их сына могут выгнать из школы), потом снова сложил руки на груди. Предчувствие катастрофы было сильнее обычного, но не хотел ему поддаваться. Год назад он бы не сдался, год назад был бы готов к катастрофе. А сейчас не был готов, но казалось, что виноват во всем проклятый пацан. — Он твой классный руководитель?

— Кто, Калоша Эд? Нет, что вы. Он — завуч.

— Завуч? А что это такое?

— Разве не понятно? — сказал Тодд. Он был на грани истерики. — Вы же прочли эту чертову записку! — Он стал быстро ходить по комнате, бросая на Дуссандера быстрые, сердитые взгляды. — Так вот, никто об этой фигне ничего не узнает. Я не хочу. Ни в какую школу летом ходить не буду. Мои предки этим летом едут на Гавайи, и я хочу поехать с ними, — Он указал на табель на столе. — Вы знаете, что отец со мной сделает, если увидит это?

Дуссандер покачал головой.

— Он вытянет из меня все. Все. Узнает, что это из-за вас. Потому что больше ничего не изменилось. Будет допытываться и не отстанет, пока все не вытянет. А потом… потом будет… ужас.

Он обиженно посмотрел на Дуссандера.

— Они станут следить за мной. Могут отвести к врачу. Не знаю, откуда мне знать. Но не хочу этого ужаса. И не пойду ни в какую чертову летнюю школу.

— Или в колонию, — сказал Дуссандер очень тихо.

Тодд застыл на месте. Лицо его окаменело. Щеки и лоб, и без того бледные, побелели еще больше. Он уставился на Дуссандера и лишь со второго раза ему удалось выговорить:

— Что? Что вы сказали?

— Мой милый мальчик, — проговорил Дуссандер, приняв выражение великого терпения. — Я уже целых пять минут слушаю твой скулеж, но к чему сводятся твои стенания? Ты попал в беду. Именно ты. Обстоятельства против тебя. — Видя, что все внимание мальчика, наконец, обращено к нему, Дуссандер машинально отпил из стакана.

— Мой мальчик, — продолжал он, — эти обстоятельства для тебя очень опасны. И для меня тоже. Причем потенциальная опасность для меня гораздо больше. Ты переживаешь из-за табеля. Ха-ха! Всего лишь из-за бумажки.

Он щелчком желтоватого ногтя сбил табель со стола.

— А я боюсь за свою жизнь!

Тодд не ответил, он просто продолжал смотреть на Дуссандера неподвижными, побелевшими, чуть безумными глазами.

— Израильтяне не посмотрят на то, что мне семьдесят шесть лет. Смертная казнь у них все еще поощряется, особенно, если подсудимый является нацистским военным преступником и связан с концлагерями.

— Вы — гражданин США, — сказал Тодд. — Америка не позволит им взять вас. Я читал об этом. Я…

— Ты умеешь читать, но не умеешь слушать! Я не гражданин США! У меня документы от «Коза Ностры». Меня депортируют, и агенты Моссад уже будут ждать в аэропорту.

— Жаль, что они вас не повесили, — пробормотал Тодд, сжимая кулаки и глядя на них. — Какой же я идиот, что связался с вами.