1

Это был типичный среднеамериканский мальчик, спешащий по улочке предместья на своем велосипеде («швинн», 28 дюймов) с изогнутым рулем. Его звали Тодд Бауден. В тринадцать лет его рост составлял сто шестьдесят сантиметров, вес — шестьдесят три с половиной килограмма, глаза голубые, зубы — белые, ровные, лицо слегка загорелое, чистое, без малейших признаков юношеских прыщей.

Мальчик улыбался, как улыбаются на каникулах, проносясь на велосипеде сквозь солнце и тени в трех кварталах от своего дома. Он был похож на тех мальчишек, что развозят газеты — он и в самом деле развозил местную газету Санто-Донато — «Кларион». Он мог бы также продавать поздравительные открытки за премию, и это тоже делал. Открытки были с напечатанными внутри именами, например, Джек и Мэри Бэрк или Джон и Салли, или семья Мэрчисон. Такие мальчишки любят насвистывать во время работы, и он так делал. Отец его был инженер-архитектор с годовым доходом сорок тысяч долларов. Мама — домохозяйка, она окончила школу секретарей (с отцом Тодда встретилась, когда тому однажды понадобился секретарь из бюро) и в свободное время печатала на машинке рукописи. В особой папке она хранила все школьные табели Тодда. Ее любимый табель сына — последний за четвертый класс, на котором миссис Апшоу написала: «Тодд — исключительно способный ученик.» Он и правда был способный. Одни пятерки и четверки. Если бы учился лучше — на одни пятерки, к примеру, — его друзья подумали бы, что он колдун.

Тодд остановил велосипед перед домом номер 963 по Клермонт-стрит. Дом представлял собой маленькое бунгало, расположенное в глубине участка, белое с зелеными ставнями и зеленым газоном. Перед фасадом — живая изгородь, хорошо политая и аккуратно подстриженная.

Тодд откинул с лица белокурые волосы и повел велосипед по бетонной дорожке к крыльцу. Он все время улыбался, и улыбка была открытая, предвкушающая и прекрасная — отлично демонстрирующая достижения современной стоматологии и фторированной воды. Он отогнул подставку для велосипеда ногой, обутой в кроссовку «Найк», и поднял с нижней ступеньки сложенную газету. Это была «Лос-Анджелес Таймс», а не «Кларион». Сунул ее под мышку и поднялся на крыльцо. Наверху была массивная деревянная дверь без окошка, а перед ней — дверь-экран, закрытая на засов. Под звонком, на правом косяке, висели две маленькие таблички, аккуратно привинченные к дереву и покрытые защитным пластиком, чтобы не пожелтели и не размокли. «Немецкая аккуратность», — подумал Тодд, и его улыбка стала чуть шире. Это была взрослая мысль, а он всегда поздравлял себя, когда в голову приходили взрослые мысли.

На верхней табличке указано имя: «Артур Денкер».

Нижняя гласила: «Не звонить: сборщикам пожертвований, разносчикам и торговцам».

Все так же улыбаясь, Тодд позвонил.

И услышал приглушенный звук где-то в глубине дома. Убрав палец с кнопки звонка и слегка наклонив голову, он прислушался к шагам. Их не было. Тодд посмотрел на свои часы «Таймекс», купленные за премию от продажи поздравительных открыток. Часы показывали двадцать минут одиннадцатого. Хозяин должен уже подняться. Сам Тодд всегда вставал самое позднее в половине восьмого, даже во время летних каникул. Кто рано встает — тому Бог дает.

Тодд послушал еще с полминуты, но в доме было тихо. Тогда он надавил кнопку звонка, глядя на секундную стрелку «Таймекса», и звонил ровно семьдесят одну секунду, когда, наконец, послышались шаркающие шаги. Шлепанцы — определил он по характерному «шлеп-шлеп». Тодд увлекался дедукцией. Нынешняя мечта его была стать частным детективом, когда вырастет.

— Ладно, ладно! — ворчливо кричал тот, кто выдавал себя за Артура Денкера. — Иду уже! Перестаньте! Я иду!

Тодд отпустил кнопку звонка и посмотрел на палец. На нем был красный кружок. Зазвенела цепочка и заскрежетал замок с внутренней стороны деревянной двери без окошка. Потом дверь распахнулась.

Пожилой мужчина, закутанный в банный халат, стоял и смотрел сквозь экран. Между пальцами у него дымилась сигарета. Тодд подумал, что мужчина похож одновременно на Альберта Эйнштейна и Бориса Карлоффа. Его длинные белые волосы, начавшие неприятно желтеть, напоминали скорее цвет никотина, чем слоновой кости. Лицо было морщинистым, с мешками под глазами, отекшими ото сна, и Тодд с отвращением заметил, что мужчина не брился уже дня два. Отец Тодда любил повторять: «Бритье придает блеск утру». Он брился каждый день, независимо от того, шел на работу или нет.

Глаза, настороженно смотревшие на Тодда, были запавшие, с красными кругами. Тодд почувствовал разочарование. Этот мужчина и впрямь был немного похож на Альберта Эйнштейна и слегка напоминал Бориса Карлоффа, но больше всего походил на старого жалкого пьяницу, из тех, что слоняются на заброшенной станции.

«Ничего, — напомнил себе Тодд, — ведь он только что встал». Тодд видел этого мужчину много раз до сегодняшнего дня (хотя очень старался, чтобы тот ни в коем случае его не заметил); на официальных выходах Денкер держался подтянуто, сохраняя выправку отставного военного, несмотря на то, что ему было 76 лет, если в статье, которую Тодд прочитал в библиотеке, правильно указана дата рождения. В те дни, когда Тодд незаметно сопровождал его в Шоп-райт, где Денкер делал покупки, или в один из трех кинотеатров, куда старик ходил, тот всегда был одет в один из четырех хорошо сохранившихся костюмов, независимо от погоды. Если собирался дождь, Денкер брал с собой складной зонт и нес под мышкой, как офицерскую трость. Иногда он надевал мягкую фетровую шляпу. Когда Денкер выходил гулять, то всегда был чисто выбрит, а белые усы (которые носил, чтобы скрыть неудачно исправленную заячью губу) были аккуратно подстрижены.