– Султан Сулейман и Михримах были очень близки. Она была его единственной дочерью, его ненаглядным сокровищем. Он не любил расставаться с девочкой и, пока она была ребенком, повсюду брал ее с собой. Но со временем нрав Сулеймана изменился. Он стал жестоким и мстительным. У него появилось множество врагов, а Михримах он уже не уделял былого внимания. Моей голубке это причиняло страшную боль, но она никогда не жаловалась. Потом Сулейман казнил своего великого визиря – человека, к которому Михримах была так привязана, что звала дядей. Следующего великого визиря Сулейман тоже обрек на смерть. Как раз в это время вы и начали возводить мечеть в честь великого султана. А он приказал убить своих родных сыновей, братьев Михримах. Стоит ли удивляться, что моя девочка обезумела от горя, – продолжала Хесна-хатун. – Любовь и ненависть к отцу, соперничая в ее сердце, разрывали его на части. Она пыталась избегать султана, но в разлуке тосковала по нему. Дела Сулеймана внушали Михримах ужас и отвращение, и все же она по-прежнему его обожала. Бедная моя кровиночка, как ей было тяжело. Сокровищ у нее имелось больше, чем в султанской казне. Никто не мог соперничать с ней в могуществе. Но сердце моей горлинки было разбито. Замужество не принесло ей радости. Аллах свидетель, союз этот с самого начала был обречен стать несчастным. Рустема она никогда не любила. Никогда.

Джахан, чувствуя, что голова у него идет кругом, подошел к низенькому шкафчику, стоявшему в углу, и оперся на него. Отсюда ему были хорошо видны глаза кошки, лежавшей на коленях старухи. Это были необычные глаза: один жадеитово-зеленый, другой – голубой, остекленевший.

– Несчастные случаи впервые начались именно во время строительства мечети Сулеймание, – пробормотал Джахан. – Вы пытались помешать нашей работе.

– Михримах знала, что ей никогда не одержать верх над отцом, да у нее и не было подобных намерений, – снова заговорила Хесна-хатун. – Все, что она хотела, – омрачить его жизнь. Мечеть, которую возводил твой учитель, должна была обессмертить Сулеймана и прославить его величие в веках. Да, мы хотели помешать ее строительству. Это была наша маленькая месть.

– И рассудили, что ваши коварные планы будет легче осуществить, если один из учеников Синана станет вашим сообщником, – подсказал Джахан.

– Именно так. Мы долго размышляли, кто из вас лучше подходит для этой цели. Никола был слишком робок. Юсуф никого не подпускал к себе близко; он был замкнут, как моллюск в раковине. Тебя мы не хотели впутывать. Оставался Давуд – озлобленный, себялюбивый.

– Слишком себялюбивый для того, чтобы всю жизнь действовать по вашей указке!

– Поначалу он повиновался мне беспрекословно. Но с годами становился все более алчным. Надо было убрать его. Но мы этого не сделали. Теперь-то я понимаю, что мы совершили ошибку. После смерти султана Сулеймана Михримах вызвала Давуда к себе. Сказала ему, что игра закончена. Он поклялся, что более не будет мешать работе вашего учителя. Однако не выполнил своего обещания. Я так думаю, у него имелся зуб на зодчего Синана.

У Джахана засосало под ложечкой.

– Я ощутил запах ваших целебных трав, исходящий от одежды Давуда, но это было уже после смерти учителя, – напомнил он. – Значит, вы с ним продолжали видеться?

Старуха ответила не сразу.

– Давуд очень хотел стать главным придворным строителем, – наконец сказала она. – Он требовал, чтобы я помогла ему. Угрожал, если я этого не сделаю, раскрыть правду о тайных происках Михримах.

– Он шантажировал вас! – воскликнул Джахан. Старуха молча поджала губы. А он продолжал расспросы: – Что говорилось в завещании учителя? Синан действительно назначил своим преемником Давуда?

– Нет. – Она безучастно покачала головой. – Своим преемником он назвал тебя. – (Джахан уставился на нее, не находя слов.) – Так было написано в завещании Синана. Он хотел, чтобы ты стал его преемником. Такова была воля великого зодчего. Один экземпляр завещания он хранил у себя дома. А другой отправил в Вефу, в архив.

– Именно поэтому Давуд и присвоил всю библиотеку учителя? Чтобы уничтожить завещание?

– Да, он хотел удостовериться, что среди книг не осталось других документов, – подтвердила старуха. – Теперь ты все знаешь. Уходи, я устала.

И Хесна-хатун повернулась к окну, утратив к незваному гостю всякий интерес. В свете заходящего солнца лицо ее казалось вырезанным из камня. Джахан чувствовал себя глубоко задетым – не столько откровенным пренебрежением, сколько ее невозмутимостью. Даже сейчас, на пороге смерти, она была далека от сожаления и раскаяния.

– Скажите, Михримах меня любила? – задал он самый важный для себя вопрос.

– Зачем спрашивать подобные глупости?

– Я должен знать. Не хочу больше жить в плену обмана. Всю жизнь я чувствовал себя виноватым всякий раз, когда другая женщина возбуждала у меня желание.