Дэвид

1995 год оказался памятным для Эндрю во всех отношениях. Сначала он нашел мужчину, готового спонсировать его мечты о красивой жизни, а в конце года познакомился и с мужчиной своей мечты.

На один из ноябрьских уик-эндов Эндрю отправился в Сан-Франциско, где остановился в роскошном отеле Mandarin Oriental[42] в третьем по высоте небоскребе города в номере за 520 долларов за ночь с отделанной мрамором ванной комнатой, где прямо из купели через панорамное окно открывается сказочный вид на мост Золотые ворота. Вот он и вернулся в этот город с набитым кошельком, как давно мечтал. Вел себя Эндрю всё так же экзальтированно и завиральные истории рассказывал с неиссякающим энтузиазмом. Никто из его давних близких друзей по Беркли даже и не подозревал, что он на содержании, и понятия не имел о самом факте существования какого-то Нормана Блэчфорда.

В пятницу вечером в ресторане «без вывески» на Маркет-стрит при въезде в Кастро Эндрю ужинал в кругу поклонников, смешил друзей, представляясь незнакомым посетителям «графом Фрескобальди», — и вдруг заметил миловидного блондина, в одиночестве сидящего за барной стойкой, которому немедленно заказал через официанта выпивку. Дэвид Мэдсон — так звали светловолосого молодого человека — идеально отвечал представлениям Эндрю о мужской красоте: интеллигентно-опрятный, среднего роста, с глубоко посаженными голубыми глазами. Был он архитектором из Миннеаполиса, приехавшим в Сан-Франциско на несколько дней по делам. «Между ними сразу заискрило», — рассказывает один из друзей, ставших свидетелем их знакомства. Той же ночью Эндрю и Дэвид «переспали без секса» в Mandarin Oriental.

Для Эндрю имидж значил всё, а потому нет ничего удивительного в том, что он мгновенно запал на Дэвида, в котором было так много к этому располагающего. Дэвид был жизнерадостным, талантливым и по многим параметрам состоявшимся человеком. Не идеальное ли это воплощение мечты Эндрю — блистательный молодой архитектор из благопристойных золотых мальчиков чистых англосаксонских кровей? Опять же, и архитектура была давним пристрастием Эндрю, и к блондинам его всегда тянуло. Плюс к тому друзья считали Дэвида «столь харизматичным, что он всех разил наповал» — и личным обаянием, и профессионализмом. К тому же Дэвид был еще и красноречив и способен переболтать кого угодно на какую угодно тему.

Дэвид, правда, был одержим реальной работой, чем являл прямую противоположность Эндрю, но в том, что касалось работы на собственный имидж, они друг друга стоили. Тут как раз таки Эндрю, принявшийся с новой силой заливать о том, какой он весь из себя изысканный богатый мальчик, похоже, и показался Дэвиду весьма интересной партией. Оба обожали шмотки, были гастрономическими гурманами и тонкими знатоками последних поветрий в моде. На родине в Миннеаполисе у Дэвида остались три полных шкафа стильной одежды в мансарде и четвертый в подвале. Вот только, в отличие от Эндрю, Дэвид умел и любил работать — и трудился часто по девяносто часов в неделю, чтобы заработать деньги на вещи, которые ему по вкусу. При этом он не гнушался никакой подработки: устраивался периодически то продавцом во всяческие магазины, то мойщиком посуды, пока наконец не нашел себя в роли метрдотеля модного ресторана в родном Миннеаполисе. Несколько лет Дэвид проработал на полставки в известной юридической фирме, где помогал готовить планы и графики судебных исков. А затем вдруг — не имея профильного образования — был принят стажером, отвечающим за подготовку к публикации проекта реновации прибрежной зоны в Дулуте[43].

Найти свою профессиональную нишу Дэвиду оказалось непросто, и удалось это ему это далеко не сразу, зато архитектурный факультет Миннесотского университета он в 1995 году закончил не просто с отличием, а с вручением ему памятной грамоты «За лучшую дипломную работу» за подписью ректора.

Как и Эндрю, Дэвид был младшим и самым любимым из четверых детей в своей семье. Но «ни в коей мере не избалованным, — говорит его брат Ральф. — Просто Дэвид впитал в себя всё самое лучшее, что было у нас в крови». Сызмала проявлял актерские склонности, ему всё легко давалось.

Дэвид был бойскаутом, причем убежденным: на Рождество разносил продуктовые наборы нуждающимся, помогал отстающим в учебе, занимался аэробикой и лыжами, был инструктором по плаванию. Правильное воспитание привило ему трудолюбие и крепкие христианские ценности. «Обе мои сестры и Дэвид отличались крайней целеустремленностью, — рассказывает Ральф Мэдсон. — Есть такое понятие, что если поставить перед собой цель и не покладая рук трудиться ради ее достижения, то всё у тебя выйдет по уму. Нам это очень помогало».

Дэвид, подобно Эндрю, любил находиться в центре событий, но только в роли миротворца: в детстве разнимал драки соседских мальчишек, а в юности охотно выступал в роли третейского судьи в конфликтах, то и дело возникавших среди обитателей расположенного в Дулуте комплекса студенческих общежитий Миннесотского университета, где был старостой на общественных началах. Став же профессионалом-пиарщиком, отвечающим за продвижение интересов своего босса, Дэвид просто заваливал клиентов цифрами, фактами и доводами в подтверждение того, что невозможное возможно.

Дэвид выглядел настолько оживленным и заинтересованным во всем происходящем, что окружающие к нему невольно тянулись. Венди Питерсен, близкая приятельница Дэвида со времен учебы в колледже, вспоминает, как впервые увидела его издали в столовой при общежитии в Дулуте. «О-па, подумала я, с этим парнем нужно познакомиться, потому что сразу видно, что с ним не соскучишься. По-моему, людей всегда к нему тянуло, потому что вся его личность была подобна электромагниту». «Ему всей душой хотелось выручать и спасать людей. Дэвида тянуло к тем, кто в нем нуждался», — рассказывает его бывшая сослуживица Кэти Комптон.