Глава 6

Вернувшись домой, я застала Уилла спящим на диване в потоках льющегося через окно солнечного света. Я остановилась у двери и с минуту смотрела на него. Теперь он, по крайней мере, напоминал моего брата, а не наркомана, которому все равно что принимать, кетамин или крэк. С полузакрытыми глазами Уилл выглядел почти тем же золотым мальчиком, каким был в шестнадцать, с теми же густыми и непослушными волосами цвета мокрой соломы. Но вот черты его лица изменились почти до неузнаваемости. Глаза еще глубже опустились в глазницы, скулы обозначились резче, добавив лицу угловатости. Я напомнила себе, что за последнее время он, как бы там ни было, добился большого прогресса. Шесть месяцев назад врачи вполне допускали, что ему уже не подняться, однако же он ходил и мог при желании поддерживать разговор от начала и до конца. Теперь уже с трудом верилось, что когда-то ему открывалась блестящая карьера в финансах. Едва узнав о биполярном расстройстве[11], банк мгновенно списал Уилла со счетов, и никто из его так называемых друзей не потрудился поддержать хотя бы минимальный контакт с ним. Столкнувшись с такой реакцией, и я изменила свое мнение о финансистах: у большинства из них камень вместо сердца.

Сообщений на автоответчике в прихожей не было, что всегда меня настораживает. Уилл частенько стирает их, ничего мне не говоря. Слушать нашептывающих свои тайны незнакомцев выше его сил. Повернув в кухню, я услышала тихое «кап-кап-кап». Обнаружить источник звука не составило труда – загруженная оставшейся после ужина посудой, раковина просто-напросто переполнилась. Вообще-то, мы собирались все помыть и убрать, но потом забыли. К счастью, основная часть воды ушла в трубу через перелив, но возле холодильника все же собралась небольшая лужица. Я громко выругалась и отправилась на поиски тряпки, а когда завершила спасательную операцию, Уилл все еще преспокойно дрых. Мои старания не прошли даром – ребра снова разболелись.

Я подошла к зеркалу в спальне и задрала топ. Половина грудной клетки напоминала радугу с черным пятном в центре и концентрическими кругами, от синего до пятнисто-красного по краям. Но воспаление шло на убыль, и дышалось уже заметно легче. Я легла на кровать, положив на грудину пакетик со льдом, и когда зазвонил телефон, очнулась, дрожа от холода.

– Ты ведь не забыла про банкирскую вечеринку? – беспокойно спросил Бернс. – Заскочу через полчасика. Да, и принарядись по случаю, Элис. Все будут при параде.

В поисках чего-нибудь подходящего пришлось лезть в шкаф. Мир Грешэма оставался неизведанной территорией, и меня разбирало любопытство. Я еще никогда не бывала в компании миллионеров. Такое событие – мечта психолога, и, конечно, оно представлялось куда соблазнительнее скучного вечера с паршивым фастфудом и посапывающим на диване братом. Я подкрасила губы и втиснулась в свое единственное, оставшееся со времен летней свадьбы коктейльное платье из бледно-зеленого шелка, достаточно тесное, чтобы подчеркнуть роскошные формы.

– Чтоб мне провалиться. – Бернс уставился на меня с порога. – Ишь, начистила перышки!

– Привет, Дон. Умеешь ты найти подходящее словцо, – усмехнулась я.

Инспектор раскопал где-то смокинг и бабочку, хотя она и съехала слегка набок. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не подойти и не поправить. С потерей лишнего веса профиль Дона обозначился яснее, линия его подбородка обрела новые, более четкие очертания – то-то, наверное, миссис Бернс не нарадуется!

– Кстати, а где этот клуб «Альбион»? – спросила я.

– В районе Сент-Джеймсского парка. – Полицейский поджал губу. – Старейший в городе клуб для джентльменов. С серьезным вступительным взносом, если, конечно, ты не принц Чарльз. Место, где парни отдыхают от благоверных. Женщин туда обычно не пускают.

– Шутишь!

Бернс как будто не слышал – он стоял, уставившись прямо перед собой, как будто из-за угла мог в любой момент выскочить убийца.

– А почему тебя туда так тянет? – поинтересовалась я.

– Там соберется весь банковский мир. Многие наверняка знали Грешэма.

– Они ничего нам не скажут. Подумают, что мы журналисты, вынюхиваем жареное.

Едва взглянув на Бернса и увидев его скованное беспокойством лицо, я моментально поставила диагноз. Ребенком он наверняка страдал от застенчивости, и, хотя теперь неплохо ее скрывал, перспектива оказаться в незнакомом обществе все еще его страшила.