– Без лишней необходимости меня не тревожить до восьми утра.
Прозвучало очередное «Есть», хлопнула дверь, в наступившей тишине заскрипели сапоги, и в комнату вошел ее хозяин. Михаил через щелку в занавеске наблюдал, как он торопливо подошел к огромному сейфу, открыл, набрав код, и с трудом вытащил оттуда тяжелый саквояж. Муравьев, как кошка, бесшумно прыгнул с полки и мертвой хваткой схватил его за горло:
– Так говоришь: Бог троицу любит!.. Ну так радуйся, сволочь, – встретились в третий, и надеюсь, в последний раз!
С этими словами Михаил засунул кляп в жадно хватающий воздух рот чекиста и связал заломленные за спину руки. Бросив его на пол, Михаил открыл саквояж. Как и ожидал, он увидел там огромное количество сияющих всеми цветами радуги драгоценностей: перстней, ожерелий, жемчужных бус, браслетов, кулонов… Перебирая содержимое саквояжа и обнаруживая среди этих сверкающих огней фамильные драгоценности своей семьи, он с трудом подавлял в себе дикую, животную ярость, толкавшую его, не думая о последствиях, на убийство всех
– Смерть твоя уже близка… и от тебя зависит: будет ли она легкая, или… – Выдержав паузу, Михаил вытащил из чернильницы, стоявшей на письменном столе, ручку и, задумчиво потрогав пальцем острие пера, продолжил: – Или тебе предстоит самая длинная ночь в твоей жизни… Я тебе буду задавать вопросы, ответы на часть из которых мне известны. За каждый неправильный ответ ты будешь подвергнут пытке, и боль твоя будет усиливаться от одного неправильного ответа к другому. Ночь длинная… Поверь
Михаил опять сделал паузу, уставившись немигающим взглядом в расширенные от ужаса глаза своей жертвы, и затем продолжил:
– По окончании допроса ты выведешь меня из здания Чека, и я доставлю тебя в нашу контрразведку.
По тому, как радостно заблестели глаза Свиридова, Михаил понял, что ему никогда не выбраться из здания при таком раскладе. Да он и не собирался использовать чекиста в этом направлении. Игра началась. Свиридову дали шанс выжить, как ослу дают морковку, привязанную к палочке, чтобы осел двигался за ней. И тот, как осел за морковкой, кинулся к призрачной возможности жить, от страха не понимая, что судьба его предрешена. Он быстро закивал головой. Михаил вытащил кляп у него изо рта, и посыпались вопросы. В ходе допроса, прерываемого мучительными для чекиста пытками, когда он пытался увильнуть от ответа, выяснилось следующее.
Лев Давыдович Бронштейн (Троцкий), являвшийся ныне наркомвоенмором и давно претендовавший на роль лидера партии большевиков, после октябрьского переворота отодвинутый на вторые роли, организовал в партии оппозицию. Не имея сил и возможностей вести открытую борьбу за лидерство, он создал внутри оппозиции тайную организацию, некоторые участники которой заняли видные посты в Совнаркоме и других советских органах управления. Для достижения своих целей Троцкому нужны были огромные средства. Ключевой фигурой для их добывания стал некто Чернов – бывший авторитетный уголовник, в царское время под прикрытием партии РСДРП занимавшийся эксами[16]. Он-то и возглавил комиссию по экспроприации. Его агенты, в основном набранные из криминальной среды, шныряя по всей необъятной России с революционными лозунгами, основой которых являлся лозунг «Грабь награбленное!», якобы для нужд революции изымали даже у мало-мальски зажиточных людей припрятанные теми ценности, уничтожая при этом владельцев.
Лев Давыдович, державший, как полагал Свиридов, на крючке Чернова, ввел в боевое ядро организации (для противовеса криминальным элементам) матросов Балтийского флота, в среде которых Троцкий имел большой авторитет. Многие из них использовались втемную, не зная о той роли, что им отведена. И только единицы были посвящены в части грандиозного плана по захвату власти. Одним из этих людей являлся и сам Свиридов.
Благодаря Чернову, в руки Троцкого попали документы разведуправления Генерального штаба царской армии, где выплыла фамилия князя Муравьева как держателя секретных досье западной агентуры и средств на ее содержание. Документы эти оказались в поле зрения комиссии через своих чекистов, что работали на военморнаркома, будучи «засланными казачками». Они-то и схватили двоих из трех чиновников бывшего разведуправления, по своей глупости связавшихся с контрреволюционным подпольем. Эти несчастные и выложили известные им части кода секретных счетов и кода абонированного сейфа, где хранились досье всей агентурной сети. Им же был известен и держатель всей засекреченной информации – князь Муравьев.
Троцкий колебался – разрабатывать Муравьева или нет. Слишком хлопотно это было, ведь Муравьев – не какой-нибудь купчишка, а разведчик-профессионал. Но когда Троцкий из своих источников получил дополнительную информацию о значительных вкладах семьи Муравьевых в швейцарские банки, то она и стала той каплей, которая заставила его отдать приказ Чернову арестовать его, изъять ценности и выпытать все сведения, после чего – князя и всю его семью, как возможных свидетелей и конкурентов, уничтожить.
Михаил, выслушав эту так называемую исповедь, с каменным лицом заставил написать на некоторых видных функционеров партии, участвующих в тайной организации Троцкого, компромат, который при тщательном расследовании можно было бы проверить. После всего этого, не рисуясь перед Свиридовым, молча, как гусенку, свернул ему шею.
Несмотря на то что был уничтожен палач его близких, на душе у Михаила не полегчало – устойчивое пламя ненависти, причиняя почти ощутимую боль, продолжало гореть внутри него. Главное было еще впереди…
Светало. Михаил, выглянув в окно, понял, что уйти тем же путем, которым он попал сюда, не получится. Двор был забит суетящимися людьми. Все они приводили в порядок прилегающую к зданию территорию, где во время прорыва заключенных произошел бой. Суетящиеся военные складывали у стены трупы чекистов и белогвардейцев, оказывали медицинскую помощь раненым, собирали оружие, заравнивали воронки, оставленные взрывами гранат. Шла рутинная работа.
Михаил быстро собрал в саквояж выложенные драгоценности, агентурные списки, бланки документов, среди которых были и те мандаты, что были выписаны Троцким для курьеров в комиссию по экспроприации. Соорудив примитивное взрывное устройство при помощи веревки, гранат и ящика динамита и привязав другой конец веревки к какому-то крюку на входной двери, он боком проскользнул из дверей в пустую приемную. Затем открыл вторую дверь и, успев подумать про себя: «Ну выноси, нелегкая», – вышел в коридор. К счастью, на посту возле кабинета никого не было. Пройдя пустынным коридором, Михаил с независимым видом спустился по лестнице мимо дежурившего на площадке постового и двинулся на выход, напевая:
В черном бушлате и надвинутой на лоб бескозырке, с небритым, в ссадинах лицом, он мало чем отличался от находящихся во дворе военных, среди которых сновали одетые, как и он, морячки волжской флотилии. Вновь прибывшие моряки принимали его за старого сотрудника, сотрудники Чека – за вновь прибывшего. И в этой неразберихе, мимо остывших от горячки боя и притупивших к рассвету бдительность уставших сотрудников Чека, Михаил почти беспрепятственно добрался к воротам, посторонившись пару раз и пропуская носилки с ранеными, которых грузили на подводы. Даже респектабельный и вполне гражданский саквояж, никак не вписывавшийся в царившую во дворе общую картину, не привлек внимания замотанных людей. И уже только у выхода Михаил услышал щелканье затвора и грозный выкрик:
– А ну стоять, контра!
По голосу он сразу узнал одного из палачей, связывавших его вчера в кабинете председателя царицынской Чека. Мгновение… и голос чекиста прервался предсмертным хрипом – нож молниеносно вылетел из руки поворачивавшегося к нему Михаила и вонзился в горло противника; продолжая движение в повороте, Муравьев нанес сокрушительный удар правой ногой в пах стоявшему у ворот, слева от него, часовому и рванул за ворота.
Когда ночью во дворе началась беспорядочная стрельба, прерываемая частыми взрывами гранат, Лопатин, дежуривший с ручным пулеметом у окна, закричал, обращаясь к Блюму: