— Самую суть говорит, — прервал чтение сотник Михайловского полка Елизаров.

— Да тише ты! Пускай дочитает.

— «…Вместо того чтобы заботиться о своих слугах, как о чадах малых, съехал царь в иноземщину. Где же это видано, чтобы русские цари уму-разуму в немецких землях набирались? Неужто мы скудоумием страдаем? Отечество свое без глазу оставил…»

— А говорят, помер царь! — произнес полковник Чубаров, перекрестившись.

— «…А царствие свое на нерадивых бояр оставил, которые, уподобившись аспидам гнойным, землю русскую разоряют. Пришло время сбросить иго иноземное. Кто на это способен отважиться? Только стрельцы! Ступайте в Москву и поскидайте в омут всех ненавистных бояр. А уж я за вас заступлюсь и своими милостями не оставлю. Жалованье увеличу вдвое супротив прежнего, — сделал нарочитую паузу Туча, оглядев стрельцов. — Долги возверну. А иноземных командиров с полков уберу и поставлю русских. И да поможет вам господь, царевна Софья Алексеевна. Писано в Девичьем монастыре».

— О, какой у нас царь подлый! Мало того, что супругу свою бесчестит, так еще и сестрицу не пожалел, в монастырь отправил! — веско высказался Туча.

— Верно глаголешь, Василий Нестерович! Супостат он, а не царь! — с гневом отозвался сотник Семеновского полка Иван Щука. — Батюшка-то его, как стрельцов привечал! А он только и норовит, чтобы нас обидеть. То плетьми накажет, а то жалованье не дает. Чем же тогда нам семью кормить?

— Погодите, погодите! — воспротивился пятидесятник Макарьевского полка Фрол Ступа. — Петр Алексеевич нам господом ниспослан, вот его мы и должны уважать. А сами понимаете, хороших господ не бывает. Надобно к ним приспособиться. Не на вилы же его насаживать за то, что характер дурной!

— От господа, говоришь, дан? — едко прищурился Ефим Туча. — А может, все-таки от сатаны? Ты посмотри на него, каков он. Наши государи никогда иноземный кафтан не нашивали, а он в нем по городу шастает. Ведет себя, как чумовой, каждый иноземец его Питером называет. Где же это видано, чтобы царя без отчества именовали?! Не по-нашему это, не по-христиански!

— Вы же к бунту призываете! Кто же нас простит, ежели мы на Москву пойдем?! Да в этом случае мы похуже всяких татей сделаемся, — воспротивился Игнат Федоров.

— Ну и дурень же ты, Игнат! — осерчал Туча. — Ему про Ерему говоришь, а он Фому поминает. А может, тебе уши от пальбы заложило? Сказано же тебе было, что сама Софья Алексеевна у нас помощи просит. А может, ты отсидеться хочешь? На нашем горбу вылезти желаешь? — вопрошал зло полковник.

— А ты постой, Туча. Чего на человека понапрасну гавкать? — обозлился старшина Алексеевского полка. — Игнат дело говорит. Сначала все продумать надо, ведь мы Петру Алексеевичу перед богом верой и правдой клялись служить. Что же тогда такое будет, если мы присягу нарушим?

— Клялись-то мы клялись, а только чего же это он нас в голоде держит? Ежели мы о себе не позаботились, так давно бы уже все померли!

— Не дело ты говоришь, Макарыч! — попенял сотнику стрелец из Медведковского полка, сидящий рядом. Хотя чинами был не наделен, но к слову его прислушивались. — Разве государь о нас не заботится? А как же земельные наделы, что он нам за службу определил? Почитай, ото всех налогов освободил. Многие из нас кабаки да лавки держат. Кто такой заботой похвастаться может?

Сотник поднялся из-за стола. Того и гляди, вцепится обидчику в бороду.

— А то, что он с нас за эти пятаки семь шкур дерет, так это, по-твоему, не в счет?

— Хватит вам! — грозно окликнул рассорившихся стрельцов Туча по праву хозяина. — Не хватало еще, чтобы мы тут на круге передрались. А только вот что я вам скажу. Мне и самому государева служба не в радость. Только было разжился, только лавку открыл, приказчика нанял, а опять надобно куда-то на окраину съезжать, и нажитое честным трудом добро пришлось прахом пустить. За что же нам такая опала?! Относится к нам государь как к нелюбимым пасынкам. Только вот что я вам хочу сказать. Ведь и без государя нам никак нельзя. Если защитника, как он, не станет, нас бояре проглотят, и кусочка не останется.

В шатре стало душно. Кто-то распахнул полог и внутрь ворвался свежий воздух, остудив разгоряченные лица собравшихся.

Поднялся сотник Ерофеев, один из самых уважаемых московских стрельцов. Ему было далеко за сорок, однако лучшего бойца не найти во всем воинстве.

Оглядев притихших стрельцов, он широкой ладонью пригладил поседевшую бороду и заговорил густым басом: