– Ну что, Владимир Владимирович? Провидение не на вашей стороне? – довольно басил здоровяк Саша Журавский, пряча в карман очередную порцию выигранной мелочи.

Сегодня Сашке везло, а Владимир Владимирович стабильно проигрывал. Лишившись тридцати копеек, он решил «завязать». По лестнице спускалась Надя – его безответная школьная любовь, адресат пламенных писем, которые он сочинял ей ежедневно, тут же рвал на мелкие кусочки и выбрасывал в окно.

С недавних пор Надя стала причиной охлаждения интереса Владимира Щедринского к текущему моменту политической жизни страны. На уроках он теперь чаще бывал рассеян, чем сильно удивлял привыкших к его экстраординарным успехам учителей. Но, как говорится, сердцу не прикажешь. Вовка влюбился не на шутку и, по свойству принципиальной своей натуры, определил для себя, что эта любовь хоть и первая, но она же последняя, раз и навсегда.

Надя не была красавицей в традиционном понимании. То есть, конечно, симпатичная девчонка темноволосая, с большими, как у куклы, глазами. На фигурку Вовка внимания не обращал, вплоть до класса восьмого, когда стал воспринимать свою безответную любовь в совокупности, так сказать, всех ее достоинств.

Вовкин класс являл собой эталон дружного коллектива. Это определенно был единый организм – задорный, легкий на подъем и всяческие нестандартные выдумки. Вся школа завидовала их спаянности и единомыслию. Ребята подобрались очень разные, учился класс неровно, на родительских собраниях учителя удивлялись, как получилось, что столь неравнозначные по социальному статусу детки оказались в одной группе учеников и так между собой сдружились.

Так вот: в их почти семейном кругу скрыть приязнь Вовки к Наде было нереально. Да он и не старался. Дела ему не было до того, какие разговоры ходят по школе. Лишь однажды пришлось расквасить нос Сереге Фонину за то, что тот на переменке что-то нехорошее отпустил по поводу Надькиного характера. За нос Фонин отомстил немедля, посадив Вовке под глаз живописный синяк. Отвечали за потасовку оба, солидарно. Сначала перед директором, потом уже дома, перед родителями.

Обстоятельства сложились так, что именно с тем самым синяком Вовка явился по своей первой повестке в военкомат, где его, как настоящего мужика, тут же пообещали забрить в спецвойска…

Сегодня он твердо решил сказать Наде все, что хотел.

«Но как? Какими словами? Взять примеры из книг? Из «Двух капитанов» или откуда-нибудь еще? – размышлял он. – Да, «Два капитана» – хорошая тема, но какую фразу выбрать? Что там такого особенного сказал Саня Григорьев Катьке, что та в него вдруг взяла да и влюбилась?»

Он этого не помнил. Не листать же книгу перед свиданием. Чутье подсказывало: надо решаться и делать хоть что-то – под лежачий камень вода не течет. Да и время уходит. Еще немного, и будет он совсем старый, поступит в свой институт, а Надька наверняка выскочит замуж. И тогда его дело труба. Новой Надьки не найти, она – лучшая на свете, его принцесса, его Джульетта, его декабристка, которая, узнав, какой он на самом деле отличный парень, пойдет за ним на край света.

После уроков Вовка однозначно решил совершить поступок. Он так и не придумал, что скажет Наде. Но природная решительность взяла верх, несмотря на то, что в голове вместо красивых и ловких фраз вертелась зовущая на абстрактный подвиг белиберда: «Ведь я – советский человек!» Накануне показывали кино про подвиг Мересьева, вот и привязалась фраза из фильма.

Вовка шел по району и отчего-то думал, что, случись и ему быть сбитым немцами над лесом, он бы, скорее всего, тоже дополз до своих. Сил должно было хватить: ведь он отличался завидной выносливостью, даже был чемпионом школы по стайерским забегам на лыжах.

Тем вечером воздух был особенно богат весенними ароматами. Безветренная погода, долгожданное тепло и немного портвейна, которым по дороге угостили Вовку дворовые кореша, добавили решительности. Он смело проследовал к дому Нади, вошел в подъезд и позвонил в ее квартиру. Предварительно удостоверился, не пахнет ли от него спиртным и, приложив руку ко рту, подышал на нее. Ничего не почувствовав, успокоился и стал ждать.

Удача не улыбнулась – дверь открыл ее отец.

– Чем могу? – спросил он, оглядев гостя с головы до ног.

Его до синевы выбритое лицо, пристальный взгляд и слишком ухоженный вид для обычного советского мужчины в это время суток вызвали у Вовки чуть ли не классовую неприязнь. Он слышал, что папаша у Нади человек непростой. Где работает, никто толком не знает. Ездит на «волге» с шофером. Судя по шмоткам, бывает за границей, но дочку не балует совсем. По крайней мере, ничего фирменного сверх «среднедоставательной» нормы Вовка на ней не замечал. Хотя, с другой стороны, что он в этом понимает?

Так они и стояли, глядя друг на друга. Вовка вдруг кожей осознал, какой хороший у него папа, как он его любит за простоту, доброту и отсутствие в лексиконе всяких этих «чем могу».

«Да, неприятный дядька этот мой будущий тесть», – подумал Вовка и мысленно вздохнул.

Ему захотелось тут же уйти, но в коридоре появилась Надя.

– Пап, это ко мне, одноклассник Щедринский.