Эта строгость была в значительной мере напуск-вой и относилась скорее к самой Кате, чем к ее пациенту. В голове у нее слегка шумело, как после бокала шампанского, и во всем теле ощущалась подозрительная легкость. Это оказалось чертовски приятно — держать его двумя пальцами за твердый, слегка шершавый от проступившей щетины подбородок и легкими прикосновениями смоченного перекисью ватного тампона промывать его ссадины, стараясь не сделать больно. От него едва ощутимо пахло потом и какой-то очень мужской косметикой, в которой Катя разбиралась слабо. Это был стопроцентно мужской запах, совсем не отталкивающий, а скорее наоборот, и... ну да, чего уж там! — он-таки кружил Кате голову — совсем чуть-чуть, сразу же оговорилась она... не вслух, конечно.

Работая, ей то и дело приходилось прижиматься бедром к его голому плечу. Плечо было твердое, упругое и ощутимо горячее, и голова от этих прикосновений кружилась еще сильнее. Катя поймала себя на том, что работает все медленнее и все чаще прижимается к его плечу, и заторопилась. «С ума сошла, — думала она, заклеивая ссадину на щеке тонированным пластырем. — Обалдела, как девчонка...»

— Ну вот, — сказала она, налепив последний кусочек пластыря и поспешно отступая в сторону, чтобы разорвать этот непрошено установившийся контакт. Ноги оказались неожиданно слабыми, словно набитыми ватой, а губы ни с того ни с сего пересохли, и слова получились хрипловатыми, словно Катя только что обрабатывала не пустяковые царапины, а, как минимум, проводила операцию на сердце или разгружала вагон с цементом на Москве-Сортировочной.

— Хорошие у тебя руки, — вставая, сказал Андрей. — Легкие. Медсестра?

— С чего ты взял? — удивилась Катя, торопливо закуривая. Полудетское ощущение непреодолимой тяги и вызванной этой тягой неловкости никак не проходило: этот незнакомый парень чем-то сильно зацепил ее... пожалуй, тем, что это был один из немногих знакомых ей мужчин, который вел себя как мужчина. «Гормоны разгулялись, — подумала она. — Застоялась, кобыла?» Впрочем, нарочитая грубость такого обращения к себе помогла ей слабо. «Ну, и застоялась, — покорно подумала Катя. — Не человек я, что ли?»

— Ну как же, — пожав плечами, сказал Андрей, отвечая на ее вопрос. — Руки у тебя умелые, крови не боишься, и домой возвращаешься утречком... с дежурства, надо полагать.

— А может, я путана, — сказала Катя и тут же, сама не зная почему, испугалась, что он этому поверит.

Он не поверил. Легко махнув в ее сторону рукой, он рассмеялся и сказал:

— Ну да, путана... Профессия, конечно, уважаемая, но что-то ты на путану не похожа. Глаза у тебя не те.

— А ты что, специалист по путанам? — спросила Катя. — Не сутенер, часом?

Это прозвучало чересчур резко, почти грубо, но Катя была готова на все, чтобы разрушить наваждение... Вот только наваждение ни в какую не желало разрушаться, тем более, что Андрей и не подумал обижаться.

— Чудачка, — сказал он. — По-твоему, нужно быть сутенером, чтобы отличить любительницу от профессионалки?

— Не знаю, — сказала Катя. — У меня были подруги-профессионалки... ничего я в них особенного не заметила, и глаза у них как глаза...

Она удержалась и не добавила «были».

— Так ты же не мужчина, — улыбнулся Андрей. — К счастью.

— Почему — к счастью? — спросила Катя.

— Потому, что к мужчинам я абсолютно равнодушен, — сказал Андрей. — Правда, сейчас это не модно, но я, увы, консерватор.

Катя закусила губу. Разговор просто на глазах выходил из-под контроля — точнее, это Андрей ощутимо забирал инициативу в свои руки... как это и положено мужчине, напомнила себе Катя. И некоторым кавалерист-девицам не следует об этом забывать. И потом, что такого особенного он сказал? Если разобраться, это даже и не комплимент... не говоря уже о попытке подбить клинья.

— Кофе выпьешь? — спросила она.

— Какого? — поинтересовался Андрей, снова усаживаясь на табурет и глядя на Катю снизу вверх с выражением живейшего интереса, который, судя по всему, относился вовсе не к кофе.