– Да, седьмая камера, хо-ро-шо. – Мне показалось, что говорил ребенок. Уж больно тонкий был голосок, но это невозможно.

Кряхтя от боли, как старый дед, я сменил горизонтальное положение на сидячее и попытался встать. Стены вдруг поплыли, смешались в однородную серую массу без граней; я протер глаза, но ничего не изменилось. Послышался звук открывающегося замка, я снова посмотрел в сторону выхода, картинка восстановилась, мир имел очертания, и кто-то открыл калитку. Собравшись с силами и превозмогая дикую боль, я все-таки встал на ноги и сделал первый шаг в сторону выхода. Все вокруг задергалось, затряслось.

«Что, что такое?»

Потолок, стены, пол замигали, они то обесцвечивались, то снова обретали свои депрессивные краски, то становились кислотно-яркими.

Кажется, я сходил с ума. В коридоре повесили трубку. Я посмотрел в сторону решетки, она была так далеко, словно камеру вытянули метров на пятьдесят.

Прямо за открытой дверью кто-то стоял, черный силуэт, напоминающий человеческую тень. Он смотрел на меня, молча призывал к себе, и я, завороженный, двинулся в его сторону.

Ноги не слушались, в ботинки словно налили бетон, с каждым шагом становилось все тяжелее их поднимать, но одновременно с этим становилось легче самому. Чем ближе я был к выходу, тем лучше чувствовал себя. Между мной и силуэтом возник барьер, магнитное поле или что-то в этом роде, что затрудняло мои движения, не хотело пускать. Я двигался, как при замедленной съемке, разрывая невидимые ремни, тянущие обратно к боли. Короткий шаг, и тело уже не трясет. Еще один, и я больше не чувствую отбитые почки.

– А-а-а-а-р, – рычал я зверем, будто сопротивляясь силе призрачного охотника, стянувшего на моей шее аркан, не пускающего меня вперед, на волю, туда, где мне наконец станет хорошо.

Я преодолел первый барьер, и теперь меня сдувало ветром. Он не был холодным, как во время грозы, горячим, как песчаная буря, – просто ветер, который сдул бы меня, как зонтик, если бы не бетонные ноги.

Оставалась половина пути. Боль отступила окончательно, тело стало легким и бесчувственным, как перо, я уже не шел, а плыл по воздуху. Вместе с болью исчезла тревога, пропала злость. Когда я достиг порога, то почувствовал себя вытряхнутым ковром.

Все дерьмо, что годами копилось внутри меня, давило и отравляло, исчезло. На душе не осталось тревог, не осталось злости и обид. Я чувствовал себя превосходно, девственным белым листом, готовым принять новую историю или остаться нетронутым. Внезапно тень в коридоре превратилась в ребенка, светловолосого пацана-пятиклассника. Он стоял в просторной рубахе до колен и смотрел на меня невинными голубыми глазами.

– Ты кто? – спросил я его.

Но пацан не стал отвечать, он поднял руку с вытянутым вперед указательным пальцем, намекая на то, что я должен посмотреть назад.

– Нет, пожалуйста, – начал умолять я его.

Не знаю почему, но мне не хотелось оборачиваться. Позади были боль и страдания, я не хотел даже смотреть в ту сторону.

Но мальчишка был непреклонен, он указывал мне за спину, не произнося ни слова. В его глазах таилась неистовая сила. Он был меньше меня раза в два, но мне казалось, что все наоборот, из нас двоих я – пацан, а он – гигант невероятного роста и силы, способный держать целый мир на своих маленьких руках.

Я медленно повернул голову и увидел, что камера снова обрела свои естественные размеры. Маленькая комнатушка с металлическими решетками на стенах и завалившейся деревянной кроватью, на которой сгрудилось безжизненное тело – мое тело.

– Э-э-то что – я?! Я умер?!

Шаг вперед, и тут меня накрывает болезненная печаль, она врезается в лицо огромным костлявым кулаком, затем кулак превращается в невидимую клешню и, грубо схватив меня за лицо, начинает затягивать обратно. Я быстро отворачиваюсь, и хватка ослабевает.

Мальчишки и след простыл. Коридор был пуст. Низкий густой туман заволок весь пол и двигался по течению, которое брало начало от моей камеры и стремилось к железной дороге. Все вокруг выглядело так же, как и раньше, но лишь картинка перед глазами была смазанной, искаженной. Стены буквально таяли на глазах, потолок то опускался, то поднимался, точно я бродил по зеркальному лабиринту.