– Эй, ты, как тебя там, почему ты так спокойно разговариваешь со мной? Разве здесь не нужно молчать в тряпочку?

– Нужно, но на нас здесь обращают внимания меньше, чем на остальных.

– На кого это – на нас?

– На тех, кто здесь не за грешки, а по собственной глупости.

– Что ты несешь? Как можно попасть за решетку по глупости?! – Я подошел вплотную к решетке и попытался заглянуть вбок, чтобы понять, с кем беседую, человек сделал так же.

– Очень просто; я, например, устроился сюда сантехником. Надоело питаться по талонам, ну ты сам понимаешь, о чем я, время нынче сложное. – Я не понимал. – Особо не разгуляешься, – продолжал он, – но, проработав здесь год, я понял, что попал, и попал конкретно.

Я хотел было спросить, о каких талонах шла речь, но он продолжил:

– Год. Целый год без выходных я тут пахал как папа Карло. Стоило один раз получить зарплату рублями, а не маслом и спичками, купить жене сапоги, и все. Не надо уже ни больничных, ни отпусков. Поработать до ночи? Да не вопрос! Начинает казаться, что, если пропустить хотя бы день работы, потеряешь в зарплате. Иногда у тебя появляются мысли бросить все, закончить, денег уже хватает с головой. А на следующий день тебе повышают зарплату, машут перед тобой перспективами, смотришь на это все и продолжаешь работать. И вот тебе уже ни до чего: ни до жены, ни до детей, денег становится столько, что можно больше вообще не работать, но тебе плевать. Хех, у меня ведь было все. – Он ненадолго замолчал.

Я уже не хотел перебивать, было интересно, чем все закончилось, ведь, возможно, этот рассказ спасет меня от его ошибок.

– Я завяз здесь, завяз по самые…

Он снова замолчал, словно потерял мысль.

– И что дальше?

– Дальше не помню. Помню, решил позвонить жене, сказать, что задержусь еще на неделю. Трубку взяла дочь, сказала… Сказала, что мать умерла, умерла полтора года назад. Представляешь? Полтора года назад! Я не знал, что сказать. Что в таких случаях можно сказать ребенку? – Вопрос был риторическим, я не стал на него отвечать, и голос продолжил: – У меня сердце разрывалось на части от горя. Оказывается, меня объявили пропавшим, искали, искали долго, жена постоянно нервничала и в итоге, не сумев смириться с тем, что я пропал, повесилась. Обмотала шею бельевой веревкой, привязала к балконной раме и… Я, конечно, бросил работу посередине дня и начал звонить, просил, чтобы меня скорее вывезли в город, но мне ткнули в лицо договором, последний раз я продлил его еще на полгода без выходных! Я даже не помню, как подписывал это. Разумеется, я их послал, звонил в ментовку, попытался выбраться сам, ну и в итоге оказался здесь, после суда, где мне указали на все нарушенные мной пункты. Вот так вот, – подытожил он.

Я дослушал до конца, а в голове стоял лишь один вопрос: «Неужели такое возможно в наши дни?»

Его история была поразительной и ужасной.

– Соболезную, – сказал я, не зная, что еще тут можно добавить. – Погоди-ка, ты хочешь сказать, получается, если нарушить какое-то вонючее правило дурацкого договора, можно сесть в тюрьму? Что это за бред сумасшедшего?

– Нет, дружище, не бред. Эти тюрьмы, они так устроены, но, правда, есть одна лазейка в этой системе. Если бы злость не залепила мне глаза, если бы я знал, как в итоге все обернется, то, возможно, попытался бы ею воспользоваться. Но что было, то было, ничего уже не исправить.

Я был полон внимания и не перебивал.

– Договор работает только в том случае, если ты находишься в тюрьме. То есть за ее пределами он бессилен, и тебя не будут судить за несоблюдение этих правил.

«Это полезная информация», – подумал я, но вслух говорить не стал.