Я подошел к камере Андрея, с которым недавно общался, и увидел его сидящим на кровати.

Выглядел он паршиво, как и все вокруг. Я слышал, что тюрьма забирает у людей многое, начиная от свободы и заканчивая душой, но я никогда не видел, чтобы люди выглядели одновременно на тридцать и на восемьдесят лет.

Он посмотрел на меня глазами, залитыми бескрайней тоской. Жертва обстоятельств – такой же, как и я. Обычный парень, работяга, почему он должен тут находиться? Он смотрел прямо и не отводил взгляд.

Я подошел ближе, протянул руки к его калитке. «Я должен ему помочь, мы сможем уйти вместе».

Увидев, чтó я собираюсь сделать, он молча замотал головой, но я не понял намека, и когда мои пальцы достигли металла, решетка ужалила меня, и я резко отдернул руку. На коже проявилась маленькая полоска ожога, моментально зарубцевавшаяся и превратившаяся в шрам. Палец горел, боль была сильной – кажется, то же самое было с Максимом, получившим прутком по своей проклятой физиономии.

«Нет, этого не может быть, – меня буквально вывернуло наизнанку от того, что я только что понял, – получается, получается…»

Я посмотрел на Андрея, пытаясь отыскать в его печальных глазах ответ, но не тот, который был очевидным; мне хотелось, чтобы он успокоил, сказал, что я ошибаюсь. Он молчал, даже не двигался, и этого было достаточно, я все понял без слов.

«Что ж, получается, раз я мертв, то и ты мертв, и все в этой тюрьме мертвы».

– Но почему я не за решеткой, что происходит? – спросил я у стен, но они не ответили.

Краем глаза я заметил, что сбоку кто-то стоит. Я осторожно повернулся. Мальчишка стоял всего в метре от меня.

– Кто ты? Что происходит? – снова спросил я его.

Но, похоже, сегодня никто не собирался мне отвечать.

Он развернулся вокруг собственной оси и направился в сторону железной дороги; кажется, я должен был идти следом. Медленно, будто прогуливаясь теплым летним вечером по центральному парку, мы покидали коридор. Проходя мимо камер, я заглядывал в каждую из них и видел, как оттуда на меня смотрят печальные глаза, словно провожая в далекий путь.

Мы вышли на платформу, где нас уже ждала припаркованная «карета». Парень подождал, пока я усядусь, и только после сел сам. Он не нажимал никаких кнопок, даже поручни не опустились, и вагонетка начала свое движение плавно, без рывков, словно мы полетели, а не поехали по рельсам.

Быстро набрав скорость, мы через несколько секунд приблизились к тоннелю, и его огромная каменная пасть, подобно рту гигантского удава, с радостью проглотила нас. Скорость увеличивалась с каждой секундой. Я чувствовал это потому, что все вокруг теряло и без того размытую форму.

Тусклый свет ламп сливался в длинные мерцающие полоски. Кажется, то же самое творилось и внутри меня. Жизнь превращалась в рисунок, сделанный акварелью и постепенно расплывающийся из-за большого количества воды. Куда-то поплыли мои воспоминания, мои чувства, заботы, все – значимое и не очень. Кажется, все, что было, было очень давно, так давно, что будто бы и не со мной. Я легко отпускал память о детстве, юности, куда-то исчезали школьные годы, а за ними потянулось и все остальное.

Тоннель не заканчивался, мы не проезжали мимо других станций или тюремных камер, не сворачивали, встречных вагонеток я тоже ни одной не заметил.

Казалось, что эта дорога никогда не закончится и остаток вечности я проведу в пути. Меня это в принципе устраивало, лучше так, чем в сырой грязной камере.

Но вот впереди я заметил белую точку. Вагонетка уже разогналась до такой степени, что все вокруг слилось в беспросветную темноту. Точка постепенно разрасталась, пульсировала. Она приближалась к нам или мы приближались к ней – было неясно, но я почему-то хотел, чтобы она не прекращала расти.

Меня переполняли какие-то странные сильные чувства. Я ощущал великую радость, такую, которую ощущают люди, достигнув цели всей жизни. Хотелось кричать от восторга, я был готов расплакаться от нахлынувшего счастья. Ее свет тянул свои распростертые объятия, от него шло тепло, которое просачивалось сквозь пространство, проходило через меня, наполняя собой и оттесняя кромешную тьму. Представляю, как по-дурацки выглядело бы мое лицо, если посмотреть со стороны.