Алоис пятится. От понимания, что против сильного альфы он не выстоит, ему становится паршиво. Есть же другие способы пробраться на территорию? Скорее всего, там десяток охранников, а может и собаки. Яр всегда боялся за свою шкуру и берегся, как мог.

Ему приходится уйти.

Может, неплохо бы подкараулить Яра у выезда с улицы или у его офиса. А там — придумывать все возможное, хитрить, лгать — лишь бы уговорить его отдать деньги. Теперь-то у Яра их достаточно, и остается надеяться, что в нем осталось хоть что-то человечное.

***

И снова Алоис тут, снова не может отвести взгляд от неподвижного тела на кровати. Писк аппарата становится привычным. Он — вместо голоса. Как главный признак жизни, признак того, что не все потеряно. Есть шанс.

Алоис ненавидит это слово «шанс». Оно толком ничего не значит — внушает надежду, а после может не осуществиться. Алоису бы уверенность, что наступит рассвет. Ему бы знать, что как в следующий раз он зайдет сюда, то услышит вместо писка голос Фреда. Его голос…

Он старается не плакать — да и выплакал уже. Но слезы наворачиваются на глаза и становятся неконтролируемыми после слов врача:

–…П-пациенту лучше, но это может значить, что его ждет резкое ухудшение, которое п-приведет к летальному исходу.

Алоис кивает. Сердце бьется так медленно, что ему кажется, что он сам сейчас в коме. Почти неживой.

— Можете п-побыть, но недолго. Мои соболезнования, по-попрощайтесь.

Хлопок двери за спиной Алоис воспринимает как болезненный выстрел в голову. В висках снова невыносимо болит, но боль эта и близко не сравнима с внутренне-душевной.

«Я не верю», — он подходит ближе, к изголовью кровати. Осторожно приседает, вытирая влагу с глаз дрожащей рукой. Долго смотрит на мокрый след на коже, а грудь сдавливает — не вдохнуть.

— Все хорошо, правда? — спрашивает тихо, то ли себя, то ли Фреда. — Все хорошо, — он разглаживает складки покрывала, но улыбка на губах горчит. — Хорошо, — сквозь ком в горле. — Скажи же мне, что хорошо, прошу тебя. Пожалуйста, Фред, — а в ответ молчаливый писк аппарата.

Он выдыхает. Сильно жмуриться, чтобы прогнать слезы. Он должен быть сильным. Не сдаваться. Даже сейчас, когда прогнозы неутешительны, а слово «шанс» меркнет на выдохе. Раньше Алоис понятия не имел, что терять родных — так больно. Он думал, это его не коснется. Думал, родители будут жить вечно, как и братья, друзья, все-все любимые люди.

Как другие двигаются дальше после потери близких? Где находят силы подняться, смириться и идти?

Почему именно Фред?..

— Живи, пожалуйста, — на грани слышимости. — Выживи. Кем я буду без тебя? Я же не выдержу, правда-правда не выдержу, и ты знаешь это, а я знаю, что ты меня слышишь, Фред, — быстрым потоком. — Обещай мне, что проснешься. Мне… мне сложно представить, что тебя не будет рядом. А что я скажу нашим котикам? Они тоже по тебе грустят, не играют даже, свили гнездо из твоего шарфа под нашей кроватью и спят там. Представляешь? Мы же собирались с тобой создать приют для бездомных животных. Без тебя я не смогу… ничего не смогу. Может… да, да, я не замечал доброй половины того, что ты для меня делал. Но обещаю, что впредь буду заботиться о тебе вдвое больше, чем ты обо мне. А ты обещай… обещай, что проснешься.

Слова переходят в глухие рыдания. Алоис цепляется руками за белое покрывало и сидит так, пока не успокаивается под равномерный писк аппарата.

Он должен сделать. Достать эти проклятые деньги.

Никакие гордость и обида не станут преградой. Даже если придется унижаться, если придется сотню раз переступить себя — он готов. Алоис поднимается резковато — в глазах темнеет, а виски простреливает привычной уже болью. Ничего. Не важно. Все не важно, кроме жизни самого дорогого человека.