Она прищурилась и нараспев прочитала:

— Как по-вашему, сэр, прав был тот старый неверный, что придумал эти строчки?

— В чем-то прав, — вынужденно признал Гай. — А вы умеете разговаривать на персидском?

— Вот! — Изабель торжествующе подняла тонкий указательный палец и покачала им перед носом собеседника. — Настоящая мудрость не ведает пределов и различий в вере… Мы пришли, и на прощание мне придется вас разочаровать — я не знаю фарси, просто мне однажды посчастливилось увидеть несколько стихотворений, записанных латинскими буквами, которые я запомнила. Каюсь, люблю производить впечатление образованной особы, хотя уверена, что половину слов произношу неправильно… Спасибо, что согласились меня проводить.

Не дожидаясь ответа, девушка легко взбежала по высоким ступенькам ничем не примечательного дома и несколько раз дернула увесистое кольцо, болтавшееся в пасти бронзовой лошадиной головы, стукнув им о прикрепленную снизу железную пластинку. Изнутри не донеслось ни звука, хотя удары получились достаточно громкими и отчетливыми. Гай колебался: уходить или подождать, пока знакомые Изабель отзовутся? Даже если хозяева ушли на праздник, в доме должен остаться кто-то из слуг или сторожей. Но, может, они опасаются открывать, увидев незнакомого человека, пришедшего вместе с девушкой?

Мистрисс Уэстмор в нетерпении переминалась на крыльце, поглядывая вверх, на маленькие окна с мутными слюдяными стеклами в свинцовых переплетах. Наконец, она не выдержала и протянула руку, собираясь постучать еще раз.

Она не успела даже притронуться к кольцу. Дверь распахнулась без малейшего скрипа. На мгновение сэр Гисборн увидел стоящего в полутемном коридоре человека, вернее, не человека, а просто очертание человеческой фигуры — довольно высокого и, кажется, молодого мужчины. Он вежливо отступил назад, пропустив нежданную гостью внутрь и не задав ей ни единого вопроса, из чего Гай сделал верный вывод — мистрисс Уэстмор здесь хорошо знают и ей нет нужды заранее предупреждать о своем визите.

Прежде чем войти, Изабель оглянулась, помахав оставшемуся на улице сэру Гисборну в знак того, что все в порядке и она больше не нуждается в сопровождении или защите. Впустивший ее человек резким движением захлопнул створку, и Гай услышал короткое лязганье вставляемого в скобы засова.

— Эй, пора вставать!

Малопонятное недовольное бормотание.

— Гай, проснись, надо поговорить. Гай!

К звучащему из клубов желтоватого тумана бесплотному голосу присоединилось нечто материальное — рука, цепко ухватившая сэра Гисборна за плечо и несколько раз ожесточенно встряхнувшая. Окружающий туман постепенно начал развеиваться. Из него выплыли стены, завешанные потертыми и изрядно выцветшими коврами, темно-коричневые балки потолка и распахнутое окно, через которое вливался оранжевый свет заходящего солнца, наполовину загороженное сидевшим на подоконнике человеком. Гостиница «Конь и подкова». Точно, она. Значит, раздраженный голос принадлежит Дугалу Мак-Лауду.

— Вставай, вставай, — повторил шотландец, для верности еще раз бесцеремонно тряхнув компаньона и убедившись, что тот открыл глаза. Гай с трудом сел, справившись с приступом головокружения, огляделся, и, еле ворочая языком, спросил:

— Какой сегодня день?

— Второе октября, — ответили со стороны окна, и Франческо мягко спрыгнул вниз, на пол. — Только что звонили к повечерию.

— Держи, — в руки Гаю сунули приятно запотевший кувшин. — Пей и постарайся очухаться побыстрее.

— Как я сюда попал? — уже вполне вразумительно поинтересовался сэр Гисборн, наполовину расправившись с содержимым кувшина и мысленно поблагодарив неведомо кого за чистую и очень холодную воду. Виски немедленно заломило, зато голова окончательно прояснилась.

— Пришел или тебя притащили, — недовольно отозвался Дугал. — Я вернулся к полудню, а ты уже валялся на полу и храпел на весь этаж. Мы бы тебя и дальше не будили, но, кажется, у нас неприятности. Ты помнишь, что делал вчера? Меня интересует не весь день, только время после того, как мы потеряли друг друга на площади.

Гай открыл рот, чтобы сказать: «Ничего не помню», но вовремя спохватился. Память сохранила для него разрозненные пестрые обрывки вчерашнего праздника, оставалось только выстроить их по порядку. Вот он поднимается по залитой солнцем улице вместе с мистрисс Изабель, и сбоку из-за домов медленно, величаво выплывает голубой мозаичный купол, сливающийся по цвету с небом. Потом мистрисс Уэстмор куда-то пропала, а он наткнулся на компанию из десятка молодых людей и их подружек, и пошел вместе с ними. Они, кажется, представлялись, но после третьей или четвертой кружки молодого вина любые имена перестали иметь значение. Кто-то назвал его «Альбо» — за белый цвет волос, и всем очень понравилось это прозвище.

Встреченная Гаем развеселая компания направлялась смотреть состязания для горожан, происходившие на одной из многочисленных площадей города. Он запомнил позеленевший фонтан посреди мощеной красным булыжником площади, и еще жутковатые местные ножи, похожие на маленькие мечи: выгнутые, с зазубринами у основания. Их метали в раскрашенные доски — десять шагов, двадцать шагов, тридцать, но блестящие лезвия по-прежнему неумолимо впивались в центр мишени. Бешеный перестук копыт — кто-то пытается усидеть на спине подпрыгивающей и лягающейся лошади, под седло которой насыпали колючих семян репейника. Кажется, по правилам требовалось продержаться, пока зрители хором не досчитают до десяти. Пляшущая женщина в развевающейся юбке, похожей на шатер, звон ее золотых браслетов. Потом — темнота.