– Я позволил тебе спасти отца сегодня.

На каждом вдохе в лёгкие впивались ледяные иглы. Слёзы, кажется, мгновенно вмерзали в ресницы. Но солнечное сплетение и голову жгло так, словно внутри кипело раскалённое желез . Морган прижал руку к животу и машинально царапнул ногтями вдоль нижнего края рёбер, но боль это не облегчило.

«Ублюдок из башни… Кажется, я тебя понимаю, Лидия Люггер».

Выхода не было. Была только иллюзия, что можно отказаться – недолгое время, но теперь он чувствовал себя связанным по рукам и ногам колючей проволокой.

–О, да, позволил, – откликнулся Морган. Горло у его сводило судорогой, и слова звучали хрипло, придушенно. Он почти ощущал чужую руку, каменной хваткой сомкнувшуюся у него на шее. – Может, затем, чтобы я сам потом его убил, когда понял, что другого выхода нет? И сломался бы, как тебе и надо. Чего ты хочешь? Чтобы я пожертвовал собой ради города, из которого сбежал мой брат? Из которого

скоро и сестра уедет? Кого ты уже положил на свой алтарь? Фонарщик, Шасс-Маре. эта рыжая девчонка, Чи… Я никого не забыл?

Перед глазами промелькнуло видение – пылающий горизонт и некто высокий, прекрасный, облачённый в меха растворяется в зареве, как тень…

Тот, второй. Тёмный.

Здесь не будет смерти, нет, нет. Лишь одиночество.

Здесь не будет смерти, о, нет.

Смерти нет, о свет мой.

Смерти нет.

Уилки на мгновение закрыл ладонью лицо, а когда снова посмотрел прямо, то был абсолютно спокоен. Глаза вновь сияли кипящим золотом, закатным золотом.

– Значит, вот что тебе нужно, – произнёс он тихо жутко – так, словно кто-то провёл гвоздём по ржавому столбу. – Оправдание. Как же

я раньше это не понял… Повод уйти. Да, тебе трудно жить, мальчик, не знавший страха. Даже сбежать нормально не выходит. Ничего, – повысил он голос. – Я дам тебе его.

Кипящий металл в груди и в голове точно остыл в одно мгновение и покрылся белой изморозью – такой же, как на экскаваторах и грузовиках на краю площади.

– Дашь – что?

– Выбор, – улыбнулся Уилки нежно, успокоительно. – Странное слово для того, что ты желаешь, но пусть будет такое. Подойди сюда, Морган Майер.

И в то же мгновение, как сто лет назад, на пустынной дороге между Сейнт-Джеймсом и Форестом, воля исчезла. Тело отныне подчинялось чужому слову и взгляду, а он, Морган, стал всего лишь наблюдателем, по-настоящему беспомощным.

– Подойди сюда, – повторил часовщик, всё так же улыбаясь, и глаза его сияли невыносимо, и горел венец в спутанных волосах. – Подойди сюда и разуйся. Да, да, так, совсем.