— Дело в том, что большинство людей, особенно мужчины, хотя и женщины тоже, неважно чувствуют себя, прикасаясь к кому-нибудь, кто подвергся насилию. Даже обычный обыск заставляет их испытывать неудобство. В моем случае они лучше рискнут позволить мне вынести что-либо секретное из музея, чем случайно нанести оскорбление и нарваться на хороший скандал.

Гил попытался вернуть себе прежнее настроение. Если Сабби хотела сообщить ему, что ее изнасиловали, то она выбрала для того отвратительный способ. Он не понимал, чего ждут от него, да и не собирался играть в эти игры.

— Я не знал, — просто сказал он и в свою очередь пристально посмотрел на Сабби.

— О чем? Об изнасиловании или о людской реакции? — заносчивым тоном спросила она.

— И о том, и о другом.

— На деле все так и обстоит. Если люди прознают, что тебя изнасиловали, то уже никогда больше не забывают об этом. То есть каждый раз, когда видят тебя, вспоминают, чему ты подвергся. Это читается в их глазах, сказывается на том, как они с тобой говорят, и, разумеется, на том, как они к тебе прикасаются.

Ее тон, поначалу такой вызывающий, постепенно сделался взволнованно-искренним.

Наверное, что-то такое испытывают толстушки или монахини, — продолжала она. — Не многие в состоянии отнестись к ним нейтрально. В моем же варианте имеются свои выгоды. Мне не приходится подвергаться ощупываниям потных рук на контрольных постах… и чрезмерно при том возбуждаться, — добавила она с вредной ухмылкой.

— Благодарю! — с сарказмом произнес он.

— Итак, как у нас идет дело?

— С поисками? Никак, — признался Гил.

— Что мешает?

— Эта теснота действует мне на нервы. Послушайте, насколько я вижу, в записях Элиаса ничего не говорится о местонахождении медного свитка. Ничего, ноль, ничегошеньки.

В заключение он издал звук, с каким пробка выскакивает из бутылки.

— Пошли, — мягко произнесла Сабби. — Вам надо передохнуть. — Она взяла его за руку и повела к двери. — Я собираюсь показать вам, ради чего вы тут маетесь.

Следующие два часа пролетели как две минуты. Музейное изобилие, являвшее собой нескончаемый гимн вечным ценностям, красоте и изобретательности, просто ошеломляло. Он ожидал увидеть скопление иудейских исторических раритетов, что-то вроде истлевших от времени документов и проржавевших железок, а увидел скульптуру Венеры четырнадцатого столетия, изумительные драгоценности турецких султанов, полотна и изваяния Поллока, Эрнста, Рембрандта, Родена и сотни других шедевров, каждый из которых мог гарантировать себе отдельное место на любой другой выставке.

— Это не похоже ни на что из того, с чем я когда-либо сталкивался, — сказал Гил.

Когда я впервые пришла сюда, то почувствовала себя так, словно время сжалось и я нахожусь среди самых лучших произведений, которые создало человечество. Теперь здесь почти все другое, — сказала она. — Некоторые экспонаты остаются, но большее их число заменяется новыми. Я каждый раз даю себе слово приходить сюда чаще, но всегда находятся какие-то там дела, то да се… короче, не выбраться.

— Какой стыд.

— Да уж.