Я налёг на вёсла, вкладывая оставшиеся силы в фальшивое плаванье, пока не почувствовал, как лодка ударилась обо что-то твёрдое. Под днищем заскрипело. Перестав грести, я огляделся.

Оливье переступал через борт лодки.

Я зажмурился.

– Фляги с мешком не забудь, черепаха замороженная, – гаркнул он.

Я вздрогнул, но, не услышав криков и всплеска, приоткрыл один глаз и посмотрел на дядю.

Он крутился на берегу. Мое зрение ещё не настроилось, поэтому Оливье то удалялся, словно я смотрел через подзорную трубу, то приближался, будто стоял на корабле.

Я потёр глаза. Что за ерунда? Пришлось долго, сосредоточенно вглядываться в дядю, пока зрение не перестало скакать, и я ни оказался рядом с ним на берегу Тролляндии. Любопытство заставило оглянуться. Корабль всё ещё стоял в бухте. На том же месте, где Оливье приказал бросить якорь. Кстати, кому? Обезьяны же не прилетали? Вопросы выскочили из головы, когда я разглядел, что чудо-лодка простерлась от берега до шхуны. Её корма вырастала из бушприта и красивой дугой тянулась через бухту к моим ногам.

– Шустрей, крысёныш!

Подхватив вещи, я с опаской спрыгнул на берег и, продолжая ошарашено оглядываться, побежал за учителем. Он шёл через полосу прибоя к зарослям, не слишком беспокоясь, поспеваю я за ним или нет. Оливье сверялся со здоровенным компасом, едва помещавшимся в ладонях.

– Если троллемер не врёт! А он никогда не врёт, как попугай капитана Гморгана! Через полчаса дочапаем до одинокого гнезда на берегу реки.

Я подпрыгнул, пытаясь заглянуть через дядино плечо, чтобы увидеть троллемер, но он прикрыл компас руками и грозно посмотрел на меня, гаркнув:

– Не лезь на рожон, салага, – и прибавил шагу.

Тропинка вилась через прибрежные заросли, огибая деревья. От буйства красок рябило в глазах, а от странных незнакомых запахов ещё сильнее урчало в животе. В сплетении лиан и широких листьев с колючими кустами потерялось даже небо, поэтому я глядел под ноги. Еще не хватало переломать их в дебрях. Мастер Оливье скорее милостиво прикончит меня, чем благородно потащит на своих плечах. Может и понесет, конечно, если решит приготовить из меня собачий суп, но в этом случае, целиком я ему не понадоблюсь.

Дядя шустро шагал по заросшей лианами тропинке, а я старался не отставать, ступая по его следам, отпечатывающимся во влажном мху. В изогнутых, словно капканы, корнях застревали ноги. Ветки норовили хлестнуть по плечам, а лианы петлями затягивались на руках. Причём только на моих. Оливье распоясавшиеся джунгли совсем не замечал, ловко продвигаясь к намеченной цели. Хорошо ещё, что троллемер взаправду не ошибается и через полчаса мы выбрались из буйных зарослей на равнину. Такую же бесконечную, как покинутое море. Тут тоже колыхались волны, только из травы, и уходили мохнатым бурунами за горизонт.

– Идём налево! – скомандовал дядя, на ходу сверяясь с компасом.

На меня даже не посмотрел. Я, может, уже потерялся, заблудился и погиб, но Оливье такие мелочи не беспокоили.

– А меня волнует, – пробормотал я. – Особенно мой пустой желудок.

Опечаленный пренебрежением к проблеме недоедания, я чуть не натолкнулся на дядю. Он резко остановился, выискивая что-то под ногами. Нашёл незаметное в траве устье обмелевшего ручья и двинулся вдоль него. Через два десятка шагов Оливье и вовсе встал. Втянул воздух и прижал палец к губам.

– Приплыли!

Я посмотрел в ту же сторону и ничего не увидел.