Второй жилец был не менее любопытной личностью и также явился продуктом противоречивого родительского воспитания. И почему в школе нет предмета с названием «Как не стать самым худшим родителем для своего дитя»? Ну конечно же, каждый из нас на каком-то особом генетическом уровне знает, как делать свое родительское дело, и притом в высшей степени правильно. Ну да ладно.

В общем, второго звали Макс. Будучи четвертым ребенком в семье и единственным – мужского пола, он стал объектом для воплощения самых вожделенных грез отца. Создатель услышал его горькие мольбы и подарил-таки ему сына, а значит, отцовская благодарность обязывала дать стране успешного офицера, глубоко верующего в бога и власть. Но, видимо, и здесь бог решил испытать прочность веры, каждый день погружая папашу в бездонные пучины надуманного стыда.

Мальчишка рос и с течением времени превращался то в хипаря, то в металлиста, то в поклонника панк-рок-культуры, поэта и музыканта. Все это не лишало Макса блестящего ума, мягкости характера и желания биться за высшие человеческие идеалы. Конечно же, он стал противником религии и соответственно политического деспотизма и несправедливости законов, о чем трезвонил на каждом углу. К оружию, погонам и форме у него сложилось искренне тошнотворное отношение. Как и к принуждению со стороны «недалекомыслящих». Он даже в кинотеатре смотреть на мундиры не мог, не скорежившись от презрения, пусть они и сидели на благороднейших мушкетерах. Все войны от военных, неустанно уверял он каждого собеседника.

И вот одним прекрасным деньком он в очередной раз парировал наивно-патриотические лозунги своего отца за семейным ужином. В пух и прах, как ему казалось, уничтожая его смехотворный солдафонский мир. Пик успеха в этом нехитром деле обозначился бешеным взрывом гнева главы семейства, когда лицо папаши внезапно воспламенилось красным, а его кулак со страшным ударом сотряс стол. Все прочее негодование было выражено длинным монологом о нежелании держать сынка на своей шее.

– …по окончанию школы ты отправляешься учиться как можно дальше от этого дома, и чтобы духу твоего здесь не было. Никогда! До сей поры ты достаточно позорил мои седые… – не закончил он предложение, бросив взгляд на испуганных дочерей. – Давно следовало это сделать!

С тех дивных пор они не проронили друг другу ни слова. И хотя зачастую это вызывало неудобства, Макс не сильно расстраивался. Окончив школу, он был счастлив появиться здесь.

***

Ну вот, теперь пришло время наконец вспомнить и о том, что я обещал. А именно рассказать немного подробнее о самом Марке, поскольку до этого места повествования он практически ничего из себя не представлял.

В общем, из ничем не примечательного заморыша вырос вполне складный молодой человек, если закрыть глаза на отдельные нюансы. Он был чуть выше среднего роста, недурен собой и крепко сбит. Волосы, наконец, отросли и показали свой темно-русый цвет. Чуть позже на голове появилась вполне годная прическа. Лицо довольно мягкое, вечно задумчивое. Постоянный полет мыслей вдалеке, в других пространствах и времени, разумеется, наложил свой отпечаток. Спокойствие – вот, пожалуй, его главный жизненный стержень, если судить со стороны. Но и вывести из себя его было весьма легко, если задаться целью.

Говорил он спокойно, вдумчиво. Иногда неохотно и часто заторможенно выходил из своего богатого внутреннего мира, когда к нему обращались. Но были и серьезные провалы в общении с другими людьми. Поделиться из своего жизненного опыта, кроме негатива, ему было практически нечем. А потому прочие смертные не особо выказывали стремление слушать его байки.

Были также отдельные отклонения с юмором и восприятием естественных для обычных людей взглядов. Глупые и неуместные шутки могли создавать весьма красочные образы в его голове. После многих из них он находил себя единственным в компании, кто заливался искренним смехом.

К своим товарищам он относился тепло и доброжелательно, но они к нему – зачастую снисходительно. Он всегда начинал свой день ни свет ни заря, каждое утро тренировался, мыл полы в комнате гораздо чаще, чем другие. Свою одежду он складывал в идеальные прямоугольники туда, где она должна лежать. Все, как приучили в приюте. Но остальных это, мягко сказать, раздражало. Марк и своих соседей пытался привязать к графику распределения обязанностей, и это еще больше их выводило из себя. Помнится, кто-то горячо и отчаянно призывал народы к равенству. Ну и кто в этом мире на самом деле хотел того пресловутого равенства? К равенству следует принуждать, мне так думается.

Всеми силами Марк старался быть честным и справедливым с другими людьми, положительным и надежным в отношениях. Но почему-то настоящих крепких друзей у него никак не прибавлялось. Уж слишком ревностно относился он к столь редким человеческим качествам, и потому казался чересчур требовательным. Но никто не понимал, что во много раз строже он относился к себе и своим собственным поступкам.

Каждый раз его преследовали болезненные ощущения после очередного огреха. Не то сделал, не то сказал, и мучительные мысли, едва ли не переламывающие хребет, преследовали его. Да еще эта проклятая эмпатия! Кроме того, находясь в толпе таких же молодых людей и видя себя словно со стороны на их фоне, он чувствовал некую неловкость, свою неуместность. Уж слишком развязно вели себя остальные против его обычной сдержанности. К тому же он быстро уставал от шума человеческой толпы, и часто нападало желание забиться в свой спокойный угол. Хотя бы пару часов побыть в объятиях настоящей тишины и свободы.

Все-таки он был из другого мира, чем-то крепче остальных, во многом тверже, но бывало, в обыденных ситуациях выказывал себя нелепо, как эмалированный тазик на фоне прочих глиняных сосудов для вина.

Странные сны так и продолжали сниться ему. Изредко удавалось увидеть и Ангелу, но всегда почему-то вдалеке, как-то мимоходом. Он и думал о ней, и злился на нее. Иногда ее просто ненавидел, сам не зная почему. Ее голос в голове часто пилил его за проступки и мелкие ошибки, а он мысленно огрызался в ответ. Но почему звучит именно ее голос, спрашивал он себя каждый раз. Свою первостатейную мечту найти ее в далеком Новом Свете он не оставлял. Но и радость от встречи рисовалась в голове все более вяло и даже немного вульгарно день ото дня.

Так они и жили втроем, в тесной комнатушке студенческого общежития. Жир, ни о чем серьезно не мечтавший и снисходительно относившийся к учебе, громко портил воздух, полеживая на верхнем ярусе кровати. Арамис – наш хипарь. Хлебом его не корми, но дай врубить какой-нибудь тяжеляк на все общежитие. Нередко он неделями пропадал по тусовкам со своими не менее исключительными друзьями, увенчанными ирокезами.

Марк же целыми днями зубрил учебники, зажав тлеющую сигарету между пальцев, или бродил по закоулкам Берлина. Гулять ему однозначно нравилось больше. И выбираясь, он старался увидеть, вникнуть и пережить страсть скульптора в каждой архитектурной завитушке старого города, не пропуская ни одной памятной таблички на стенах зданий и памятников. Любил он также обследовать ряды книг большой студенческой библиотеки в поисках какого-нибудь захватывающего чтива. Иногда с пары прочитанных абзацев ему открывалось настоящее бумажное сокровище. И едва ли не бегом он мчался в свою комнатушку, чтобы, забившись в свой угол, нырнуть с головой в безграничный мир авторских завихрений.

Что за жизнь началась, думал Марк, если сравнить ее с недавним прошлым. Будто я всю свою жизнь гавкал, сидя на цепи, и вдруг такое! Какие-то жалкие мгновения, и я оказался в одном из красивейших городов мира, где меня окружают уже не воспитатели с лицами тюремщиков, а настоящие свободные существа. Он часто улыбаются, не скупы на вежливость, если случайно столкнешься с ними. Не так уж многого от тебя ждут и совсем даже не требуют.

Каждое утро дорога в университет и обратно сопровождалась ощущением растворения в эфире вселенной, будто все вокруг безгранично любило его. И эта любовь выражалась теплыми лучами солнца, холодными каплями дождя, прохладным ветерком, запахами цветущих деревьев. Даже радующей глаз ярко-красной неоновой вывеской магазинчика после заката солнца. Да черт возьми, всем чем угодно изумлялся Марк. Теперь все приносило настоящее удовольствие, каждая мелочь была замечена, оценена и взвешена. Немедленно оставалась в памяти еще одной маленькой приятностью.