– Нет, это новый закон. И я надеюсь объяснить вашему сыну, какие он дает преимущества.

– Например?

– Десятины, – бормочет он. – Пожертвования, плоды церкви, паломничества, сокровищница церкви. Все это теперь принадлежит английской короне. Если ваш сын придет к такому же святому решению, то он тоже сможет руководить собственной церковью, он тоже может быть верховным главой и управлять богатствами церкви. Я знаю, что поступления в казну Шотландии от налогов невелики…

– Вы хотите, чтобы король Шотландии тоже отрекся от папы?

– Уверен, что он оценит преимущества этого решения.

– Яков не будет красть у церкви, – взрываюсь я. – Яков, глубоко верующий человек, не станет изображать из себя шотландского папу.

– Король ничего из себя не изображает, – пытается поправить меня архидьякон. – Он просто восстанавливает исторические права королей Англии.

– А что будет дальше? Какие еще традиционные права он собирается восстановить? Лишение женщин всяких прав? Подчинение себе Шотландии?

По блеску в глазах молча кланяющегося мне архидьякона я понимаю, что Генрих непременно востребует и эти права, как только это окажется возможным. Похоже, та женщина пробудила в нем маленького избалованного мальчика, которым он родился. Кажется, она совершила трагическую ошибку, показав ему, какую он имеет власть. Сумеет ли она показать ему, где и почему он должен остановиться?

Как я и предполагала, архидьякон не преуспел в разговоре с Яковом.

– Он смеет предложить мне реформировать церковь в Шотландии! – бушует сын. Он врывается в мои комнаты перед ужином, когда я нахожусь там почти одна, в компании лишь пары дам, одна из которых, как мне доподлинно известно, является любовницей Якова. Она встает и отходит к сиденью у окна, чтобы не слышать нашего разговора. Если захочет, он расскажет ей обо всем позже, а сейчас он желает поговорить со мной.

– Святой отец всегда был добрым другом Шотландии, – говорит он. – И у твоего брата не было никаких жалоб на правление римской церкви до тех пор, пока ему не понадобилось признать свой брак недействительным. Это же все тривиально! Он так постыдно тривиален! Он разрывает церковь на части только для того, чтобы жениться на своей распутнице!

Я не могу с ним спорить, когда он так зол.

– А что произойдет с церковью? Ведь не все ее служители будут с этим согласны! Что твой брат сделает с теми, кто откажется принимать его верховным главой? А что будет с монастырями? А с аббатствами? Что с ними будет, если они не примут его правления?

Я понимаю, что меня охватывает дрожь.

– Возможно, им будет предоставлена возможность уйти в отставку, – предполагаю я. – Архидьякон сказал, что они должны будут принести присягу. Все должны будут ее принести. Возможно, те, кто не согласятся на это, смогут просто подать в отставку.

– Все? – Яков смотрит на меня. – Ты сама знаешь, что этого не будет, – желчно говорит он. – Присяга или есть, или ее нет. Если они не принесут присягу, то он обвинит их всех в измене, или ереси по отношению к его церкви, или в том и другом. А ты сама знаешь, чем карается измена или ересь.

– Епископу Фишеру придется покинуть Англию, – шепчу я. – Ему придется уехать. Но он никогда не оставит Екатерину без исповедника, без духовного отца.

– Никуда он не поедет, – мрачно предсказывает Яков. – Он уже покойник.