Полковник Сазерленд выглядел глубоко оскорбленным столь явным проявлением непочтения к доставляемому им перлу британской тайной дипломатии. Он попытался было протестовать, что-то требовать, но утирающий выступившие от хохота на глазах слезы Пугачев только махнул казакам:

– Уведите его. Да накормите. Небось проголодался. А письмо, – начал Емельян Иванович, наконец успокаиваясь, – пусть Лизавета маркизу свезет. Самое ему время полюбоваться, как здешние бояре за волю ратуют.

– Государь, – сказал Лис, хитро прищуриваясь. – Оно бы, конечно, и верно Лафайету весточку свезти, да только нехорошо как-то выходит. Вез себе почтарь, вез письмецо заветное, а мы его хап, и переняли. Мы ж, чай, не разбойники какие.

– Вот любишь ты, Закревский, издали начинать, – мягко пожурил своего начальника штаба Пугачев. – Ну, давай уж, говори, чего удумал?

– Я вот что мыслю, – не спеша произнес Лис, – пакет тот надо в Питтсбург доставить. Да попросить, чтобы генерал Вашингтон письмецо в Конгресс передал. Он, болезный, видать, еще не знает, что его думские дядьки распускать решили. Вот, поди, обрадуется!

– Что ж, – усмехнулся Пугачев. – Хитро придумано; Вряд ли генералу таковые известия радости доставят. Ну а с маркизом тогда как?

– Ну и маркиза не обидим, – лукаво усмехнулся Лис. – Ежели мы, скажем, попросим вашего лейб-лекаря копию с того документа снять, то, поди, и сами Гоу с Корнуоллисом передерутся, какое письмо настоящее, а какое с него списано. Правда ведь, ваше сиятельство?

Калиостро, как обычно сидевший безучастно в углу со своим неразлучным бушмейстером, гневно вспыхнул.

– Ну ваше сиятельство, – заворковал Лис, присаживаясь рядом, – ну Джузеппе Бальзамович, ну пожалуйста. Для благого дела ведь. Ну такой талант в землю зарываете. Вы ж только подумайте, сколько мы этим листком человеческих жизней спасти можем.

– Хорошо, – обреченно вздохнул великий магистр. – Сейчас и больше никогда.

– Добре, – кивнул Пугачев, внимательно слушавший лисовские увещевания живого бога индейских племен. – С письмом ты лихо уладил. Только вот кто в город пойдет?

– А я и пойду, ваше величество. Кому ж еще? Чтоб с Вашингтоном разговоры разговаривать, не пацан какой нужен, а человек весомый, достойный, в чинах. Ну, одним словом, я. – Закревский попытался гордо напыжиться, что, впрочем, ему мало удалось.

– Парламентером пойдешь, с белым флагом? – осведомился «император».

– С белым флагом меня, поди, сразу в Конгресс сведут. На кой ляд мне такая честь? Я с маркитантами поеду. Утром завтра выеду, а к вечеру обратно вернусь.

– Не верю я здешним купчишкам, – вздохнул Емельян Иванович, – Они за грош блоху в поле загоняют.

– Так это ж или дождик, или снег, или будет, или нет. Сейчас издаля много фургонов идет, каждый день новые прибывают. Снарядим свой возок, возьму себе кучера из американеров, переоденусь, усы-бороду сбрею. Авось и не узнают.

– Усы и бороду брить не надо, – произнес из своего угла Калиостро, – светлые пятна останутся. Их следует подстричь и завить на голландский манер. А кроме того, я дам вам снадобье, и ваши волосы приобретут изумительно рыжий цвет. Я думаю, он будет вам к лицу, господин... Закревский.

– Конечно, – не смущаясь ни на секунду, выпалил Лис. – Но мне всегда нравился мой естественный, черно-бурый.

До работы в Институте мне не приходилось бывать в Питтсбурге. Все, что мне посчастливилось услышать об этом городе, сводилось к наличию в нем предприятий металлообрабатывающей и горнодобывающей промышленности. Население его и в наше-то время не поражает величиной, а уж-в последней четверти XVIII века и подавно обеспечивало этой временной американской столице незавидную роль захолустья, пусть даже и самого крупного захолустья в этих местах.

Если наскоро возведенные укрепления с некоторой натяжкой и позволяли именовать Питтсбург крепостью, то, глядя на местные архитектурные достопримечательности, необходимо было обладать обостренной фантазией, чтобы величать этот город центром государственной власти. Двух-, трехэтажные домишки, считавшиеся здесь символом невероятной роскоши и едва ли не главным атрибутом его городского статуса, теснились друг возле друга на нескольких главных улицах, радиально расходившихся от ратушной площади. Чуть дальше от центра «высотки» сменялись скромными одноэтажными постройками, а те и вовсе лачугами, сбитыми чуть ли не из ящиков. То же можно было сказать и о дорогах. Точнее, о дороге, поскольку, строго говоря, на этот титул пока что могла претендовать лишь одна замощенная брусчаткой тропа. Сейчас по ней катились фургоны с продовольствием, и я в подзорную трубу разглядывал один из них, внешне ничем не выделяющейся среди таких же фермерских повозок. В нем рядом с возницей сидел Лис, напевая: